Черно-белое кино - Каледин Сергей - Страница 9

9

Все, встаю, пора домой, жена решит, чего доброго, — заблудился.

Итак: лес — это не просто лес, это дом творчества, только лучше: нет принудительного ассортимента — общения с литераторами. В лесу и обычных-то пейзан днем с огнем не сыскать, не любят поселяне дикую природу, они на грядках преобладают. И потому мой лес кристально чист: ни окурка, ни банок пивных, ни, пардон, презервативов. Чего не скажешь о наших замечательных озерах — Можайском, Рузском, Озернинском. Там загажено все глухо, ибо народ воду любит. Хотя, что же это я так о них пренебрежительно: «пейзане», «поселяне», «народ» — они ж герои мои, хлеб и вода, соавторы. Без них мне на этом свете делать нечего, не о ком писать.

А жена не заждалась, она увлеченно изготавливала мое чучело — одноногое, с костылем под мышкой и попугаем на плече. Карикатуры на меня и без того уже заполонили наши десять соток: на заборе, сарае, колодце. Не то что птицы — люди шарахаются. И сочувственно интересуются: не обижаюсь ли? Обижаюсь, конечно, но терплю. Из последнего: вышила меня гладью в виде толстой, лысой, грудастой русалки с бокалом вина в руке. Опять-таки терплю. Также пасет стадо прожорливых ничьих кошек. На свою печаль, рассказал, что Саша Кабаков на даче переоборудовал баню под кошатню, которую соединил с жилым массивом воздушным коридором, как в аэропорте Орли, и теперь с волнением наблюдаю, как жена с недобрым умыслом посматривает в сторону моей баньки. Кроме того, она славно пишет-переводит, меня редактирует. Вообще-то, главная наша работа — это обоюдная лень. С чем мы успешно справляемся. Иногда, правда, нам становится стыдно. И мы принимаемся за дело: я — писать, она — рисовать. Такое вот перекрестное опыление.

На участке у нас деревенька — три домика: мой, жены и про гостей. Как выяснилось, на двоих три жилища — только-только. Гостевой обит красной фанерой, соответственно — красный фонарь на веранде. Сложилось исторически, выглядит фривольно.

В сельской жизни еще тьма преимуществ, но ведь всего не перескажешь, а посему, как у нас в тюремных письмах пишут, «рву строку, целую в щечку и ставлю точку».

Да, чуть не забыл!

Как-то ездил я в Белоруссию. Тамошний начальник Саша Лукашенко издал указ, чтобы клюкву на болотах без дозволения не рвать. И решил я недавно высочайшим клюквенным запретом посмешить своих можайских товарищей — экс-тюремщиков, отставленных от службы, как и Шатохин, за избыточный гуманизм. Байка не прозвучала. Оказывается, белорусский режим им в основном по душе: строгость, порядок, твердая рука.

Садовые товарищи

Возможно ли сравнять что с вольностью златой,

С уединением и тишиной на Званке?

Г. Державин. «Евгению. Жизнь Званская»

Раз в месяц наше садовое товарищество «Сокол» навещают нерусские чернявые люди на разбитой «газели» — собирают металлолом. Сегодня Васин в честь своего юбилея прощался с ненужным железом. Мы — Старче и я — следили, чтоб не раздумал. Рядом, задевая распухшими сосками дорогу, пританцовывала Кика, низенькая, веселая сучка.

— Уважаемый, холодильник биром? — почтительно вопрошал Васина золотозубый металлоискатель. — Кумуля-тор биром?

— Все берем! — Васин обреченно рубанул ладонью воздух.

— Батарэй биром?

— Батарею не трог!

— Зачем тебе старье? — зашипел я.

— Люблю металл. Особенно чугун.

— Ну, ты, старче, жид ку-ку! — Старче, друг Васина по заводу, тоже Петр, повертел пальцем у виска, куда, перетекая лысину, спускался драный афганский шрам. Он всех, включая молодых женщин, звал «старче».

Металл уехал, с трудом разминувшись с красной «Нивой». За рулем сидела полная блондинка. Из машины вылез розоволикий пожилой красавец Вова Грек в шляпе с петушиным пером, в пиджаке на голое тело. По мнению садовых огородников, валет на всю голову, а по-моему, — великий ум. Когда-то я купил в Германии дизельный «Мерседес» б/у, приехал на дачу, и «мерс» умер: полетел стартер, а Москва в те времена дизельную немчуру не чинила. Грек разобрал стартер, на самодельном фрезерном станке исполнил мудреную деталь, собрал по новой, и я — поехал. Под дурака Грек просто косит: то ходит в чужом мундире с медалями, то с веревкой на шее, как удавленник, — развлекается.

Из багажника Грек вытянул чемодан — набор кастрюль из псевдотефали от цыганских производителей, поправил перо на шляпе.

— Вова, ты прям тирольский охотник, — сказал я. — Вильгельм Телль.

Грек поставил подарочный чемодан у ног Васина. На его руке сиял мельхиоровый перстень с фиолетовым камнем.

Блондинка за рулем погудела, высунулась из окна — ухоженная, гладкая, но с разными глазами — косая.

— Поздравляю, Петр Иванович! Ведите себя хорошо, мальчики!

— Здравствуйте, — кивнул я, стараясь попасть в поле ее зрения.

— А поцеловать? — капризно потребовал Грек.

Блондинка модно, по-телевизионному, сдула ему с ладони воздушный поцелуй и умчалась, взъерошив пыль.

— Не понял? — удивился Васин.

— Регент запил, коров доил, — невнятно пояснил Грек. — Помогал и так дальше…

— Говори толком! — рявкнул Васин. — Слова не заедай… Хоть бы позвонил, что с бабой…

Мобила у Грека есть, но он ею не пользуется: вредно. А вот списанный компьютер, который Греку подарили в собесе, освоил в момент и теперь ищет по интернету невесту с дачей по нашей дороге. Он завален предложениями, недавно даже ездил в Ленинград на смотрины за счет приглашающей стороны. Приглашающая сторона оказалась пожилым доктором наук по членистоногим, Греком очаровалась и отписала возлюбленному со своего плеча ноутбук.

Грек при дамах во все времена. Поедет, бывало, в прошлом веке на своем «Москвиче» в Дорохово за картошкой — вернется с тетей в телогрейке. Или: в поликлинике укол ставит — назад медсестру волочит.

— А где рубашечка, Вова? — спросил я.

— Корову доил — обдала, чего непонятно?.. Кастрюли подарила и так дальше…

— Ты бухой, что ли? — насторожился Васин.

— А ты наливал?

— Пойдем, налью. — Васин распахнул калитку и споткнулся о Кику. — Эта еще здесь!

— Окотилась, — виновато пожал плечами Старче. — Пять штук… Три беленьких, два кобелька.

— Тихо! — Грек поднес к глазам руку с безупречной «Победой», которую собрал еще пацаном в часовой ремеслухе. — Раз… Два… Три!

И точно: приветствуя юбиляра, на участке Грека истошно завопил петух, единственный на всю округу. Выстарившихся кур Грек ликвидировал, а петуха не смог поймать. Теперь петух-раритет барином разгуливает по нашему «Соколу», собаки его не обижают.

Сегодня Васину восемьдесят. А Греку и Старче восемьдесят будет года через три-четыре, может, через пять.

Васин знаменитый медник, гнет профили самолетов. Капитализм отозвал его с пенсии, умолив еще поработать. На завод Васин ходит три раза в неделю в костюме с галстуком. В обед принимает стакан — это поддерживает его в тонусе и администрацией не возбраняется. Есть у него и любимая женщина, с чужим приплодом. С личным же своим сыном, врачом-проктологом, Васин контачит плохо. Их встречи на даче начинаются мирно, Васин называет его «сынок». Но сынок расправляет крылья — начинает учить отца по строительству, и в ответ над «Соколом» поднимается тяжелый мат. Доктор визгливо, по-бабьи, отбрехивается и отчаливает в Москву. Васин напряженно смотрит ему вслед, как бы сомневаясь: из его ли тот помета? Но главная проблема Васина не в отцах и детях: недавно ему добавили к сердцу дополнительный мотор-стимулятор и приказали кончать с работой и алкоголем. А завод только что получил обетованный заказ из Израиля — стратегический гидроплан. И хотя Васин евреев не жалует, своей волей отказаться от интересной работы не в силах.

Двадцать лет он в одиночку (не из скаредности — из гордыни) строил дом, трехэтажный, с кирпичным цоколем. Загоревший, полуголый, он стучал топором сначала внизу, а потом и на верхотуре. И пел.