Мальтийский жезл [Александрийская гемма] - Парнов Еремей Иудович - Страница 47

— Не обязательно, Владимир Константинович. Он же не мог предвидеть, что вы каким-то образом выйдете на этого вашего доктора, — быстро нашелся Гуров.

— Допустим. Но это ровно ничего не доказывает. Самая элементарная осторожность должна была заставить его молчать.

— Исподволь выстраивает себе алиби? — предположил несколько поколебленный в своей уверенности Борис Платонович. — Если вдруг что не так повернется, можно будет сослаться и на такой разговор. Не таился, мол, обо всем рассказывал откровенно. Почему? А потому, что ничего не знал… Косвенное, но все же подкрепление.

— Шатко, — Кривцов недоверчиво покачал головой.

— На весах закона, Юрий Леонидович? — Гуров упорно отстаивал позиции. — Не спорю. Но предполагаемый преступник вполне мог рассуждать подобным манером. Я знавал таких. Использовали любую возможность сенца подстелить, чтобы, упаси боже, не ушибиться. Целые вавилонские башни выстраивали.

— Не берусь судить, — Люсин начал уставать от пустопорожнего разглагольствования. — Тем более что свои строения мы возводим пока на пустом месте.

— Первое самокритичное замечание, — отметил Кривцов. — Я, конечно, не говорю, что время потрачено впустую, но хвастать действительно нечем. Конкретных достижений пока не видать. Прошу поднажать, товарищи. Что же касается направления поиска в целом, то тут у меня особых претензий нет. Можете быть свободны.

Люсин удивленно переглянулся с Целиковым. Гроза определенно прошла стороной. Никто не ожидал столь легкой развязки.

Глава семнадцатая

ЭХО ЛАРЦА

Игорь Александрович Берсенев, оставив дверь на цепочке, внимательно изучил служебное удостоверение и лишь затем впустил Люсина в квартиру. Держался он с подчеркнутой холодностью, впрочем вполне корректной, хотя на изъявления сочувствия, чего требовала элементарная вежливость, отреагировал категорическим требованием.

— Я бы попросил вас избавить мою жену от ненужных расспросов, — тихо и поэтому особо значимо указал он, сразу напомнив Владимиру Константиновичу его начальство. — Она еще не оправилась и незачем терзать ей душу. Да это и бесполезно, потому что последний раз мы виделись с Георгием Мартыновичем прошлым летом и ничего существенного сообщить вам не сможем.

Люсин с молчаливым пониманием склонил голову. Настаивать на чем-то своем, будь даже в том особая необходимость, было бы не только бесполезно, но и глупо. Такой, как Берсенев, мог свободно выставить за дверь да еще и нажаловаться.

— Извините, что я так сразу нагрянул, без предупреждения, — улыбнулся Люсин. — Вероятно, нужно было согласовать с вашим руководством?

— Что вы?! Зачем? — лицо Берсенева моментально преобразилось. — Весь к вашим услугам.

Берсеневы возвратились в Москву на неделю позже, чем это предполагалось. Телеграмма, хотя и составленная в предельно осторожных выражениях, вызвала у Людмилы Георгиевны нервное потрясение, и вылет пришлось перенести. Таково изначальное свойство беды, что она почти всегда застает человека врасплох. Внезапность горестной вести более всего потрясла Людмилу Георгиевну. В первое мгновение она даже как бы обиделась на кого-то — нет, конечно, не на отца — за столь изощренное, почти преднамеренное коварство. И сразу мучительно устыдилась, жгуче переживая не вполне осознанную свою вину, которую уже некому было простить. Потом, оглохшая, словно под анестезией, она ощутила, как. растет и ширится в ней такая тоска, что не выплакать никакими слезами. Грудь словно цементом схватило — не продохнуть. Все прежние беды и горести смыло, как пену с поверхности. И стало понятно, что то непроизносимо страшное, чему и в мыслях не должно было сыскаться названия, но чего Людмила тем не менее постоянно ждала, все-таки не миновало ее. Мамину смерть она пережила как катастрофический разлом, расколовший уютный, застрахованный от всяких потерь остров. Все надежды ее и неосознанная наивная уверенность в собственной защищенности мгновенно перекинулись на отца. И вот он тоже должен исчезнуть. Но вопреки всему Людмила еще хранила слабый росток надежды. Затаившись в маминой спальне, где каждая мелочь спешила напомнить о том, что так необратимо отделялось теперь от ее существа, Людмила перебирала старые фотографии. Искала в выцветших грудах хоть какой-нибудь живительный отклик и не находила. Пыльный бархат альбомов хранил лишь бумагу, ломкую на загнутых уголках, случайно запечатлевшую узнаваемые, но уже отуманенные далью отчуждения черточки. Даже свое лицо предстало ей в словно бы постороннем обличии. Она слышала, как всхлипнул обрывком мелодии звонок в передней и забормотали приглушенные голоса, но долетевшие до ее барабанных перепонок звуки показались почти столь же вымороченными, как и лучи, упавшие некогда на пожелтевшую от времени фотобумагу. Все проваливалось в небытие: образы, блики света, слова. Осторожно прошелестевшие шаги воспринимались веянием ветра, задувавшего лица.

Провожая Люсина в кабинет тестя, Игорь Александрович приостановился у затворенной комнаты, приложил палец к губам и далее проследовал уже на цыпочках. Его выверенные движения покоробили неуместной нарочитостью.

— Собственно, что вас интересует? — спросил он, притворив дверь.

— В бумагах, найденных на даче, есть непонятные места, — Люсин ограничился формальным ответом. — Хотелось бы разобраться.

— Понятно, — Игорь Александрович задумчиво облизал губы. — Документы вы нам, надеюсь, вернете?

— Само собой разумеется. После завершения следствия вы получите все до единого. По описи… Вернее, Людмила Георгиевна как основная наследница.

— Основная наследница? Что это значит?!

— Георгий Мартынович оставил должным образом оформленное завещание, по которому дача и часть денег предназначаются Аглае Степановне Солдатенковой.

— Кому-кому? — неприятно озадаченный Берсенев деланно расхохотался. — Этой выжившей из ума старухе? Ну, учудил!.. Ничего, мы это переиграем!

— Воля ваша… Но вообще завещание сможет войти в силу лишь по окончании следствия. Вернее, шесть месяцев спустя. Впрочем, я не знаю всех тонкостей.

— Это же надо придумать такое! — Игорь Александрович все не мог успокоиться. — Не иначе как старая ведьма его окончательно околдовала! Загипнотизировала… Нельзя все-таки оставлять человека в таком возрасте без присмотра. Бедный папа!

— Георгий Мартынович отличался легкой внушаемостью?

— Еще какой! Он был ужасно доверчив. Не знаю, чем могла приворожить его подобная особа.

— Кажется, для этого были определенные основания? — осторожно осведомился Люсин. — Я слышал, что она излечила Георгия Мартыновича от какой-то тяжелой болезни? — подавив ненужные эмоции, он попытался вызвать Берсенева на откровенность.

— Кто это вам сказал? — Игорь Александрович брезгливо поморщился. — Небось она же? Сказки для детей младшего возраста. Конечно, старикан отличался некоторой мнительностью, не без того, но тяжелая болезнь — это враки! Совершенная чушь. Так, обычные возрастные недомогания… И вообще, лично я не доверяю всем этим фитотерапевтам да гомеопатам. Сплошное шарлатанство.

— Зачем же такая крайность? По-моему, и сам Георгий Мартынович травками не пренебрегал…

— Только в силу профессионального интереса, — всплеснул руками Игорь Александрович, сделавшись вдруг необыкновенно общительным и словоохотливым. — Вы разве не знаете, что он прославил свое имя новыми химическими соединениями? Учтите, что это был сугубо научный подход, ничего общего не имеющий с… — забыв слово, он защелкал пальцами, — ну, как его?

— Знахарством, — подсказал Владимир Константинович. Он догадался о причине происшедшей с Берсеневым перемены, и ему стало грустно. Но с чисто тактической точки зрения упоминание о завещании оказалось действенным.

— Именно! — просиял Игорь Александрович, отринув былую чопорность и изо всех сил стремясь выглядеть симпатичным. — А вот она, наша милая старушенция, самая типичная знахарка. Надеюсь, вам удалось с ней подружиться? — он попытался замаскировать излишне пристальный взгляд добродушной улыбкой. — Хотя завоевать ее симпатии очень непросто. Мне, например, это не удалось, несмотря на все старания. Не жалует нас с Людочкой тетка Аглая, не жалует… Сами, наверное, убедились?