Голубятня на желтой поляне (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 127

127

– Сегодня полезем на крышу? Вдруг будет сигнал…

Янка облизнул губы и как-то жалобно шевельнул бровями. Промолчал.

– Янка…

– А? – будто очнулся он. – Полезем, конечно…

– Янка… А что такое буденовка?

– Шапка такая военная…

– Я знаю, что шапка. А какая?

– Ну, вроде старинного шлема. Глеб же рассказывал… Не помнишь разве?

«Не помню, – вздохнул про себя Гелька. – Это, наверно, без меня. Когда я обиделся и ушел…»

Янка понял. Он торопливо сказал:

– Сейчас нарисую.

Он зашарил по нагрудным карманам. На разноцветных форменных рубашках – желтой у Янки и сиреневой у Гельки – карманы делились продольными швами на узкие чехольчики. Как газыри на старинных черкесках. Это была новая школьная мода. В трубчатые футлярчики удобно было совать карандашики, ручки, круглые микрокалькуляторы. А также палочки-леденцы в блестящих фантиках и стеклянные трубочки для стрельбы сухими ягодами… Янка нащупал синий фломастер, пристроил на коленях пачку бумаги и на обороте печатного листа сделал быстрый рисунок. Показал Гельке. На картинке была остроконечная шапка с козырьком и длинными ушами. С большой звездой, затушеванной синими штрихами.

– Ну, я так и думал, – сказал Гелька. – Я вспомнил…

Дома Гелька взял с полки растрепанные листы с записями Глеба. Устроился на подоконнике и снова прочитал про поход и про костер на привале. А потом и песню. Это была даже не песня, а целая поэма или баллада. Конечно, Глеб сочинил ее длиннее той, что пели у костра.

…Наши парни хохочут – Блеск по белым зубам: «Ты зачем приторочил У седла барабан? Это дело пехоты – Топать с маршем везде. Нам совсем неохота Оставлять лошадей». Усмехаются парни, И слова их верны: Гулкий топот конармии – Пульс гражданской войны. Только мне после боя, У ночного костра, Снится небо иное И другая пора: Дремлет летнее поле, Тонко птица звенит. Позабыты все боли. Чист и ясен зенит. В этом ясном затишье Ласков солнечный свет. …И выходят мальчишки, Вдаль идут по траве. Над лугами, над лесом Тишина, тишина. Лишь из песен известно, Что бывала война. От невзгод отгороженно Можно жить не спеша. …Почему же тревожен Их мальчишечий шаг? Что подняло их рано? Чей далекий призыв? Может, в их барабанах Эхо дальней грозы? Пальцы палочки сжали, Как сжимают наган. Травы бьют по изжаленным Загорелым ногам… Вам никто не расскажет, Что разбило их сон. Эти мальчики – стража На границах времен. Они струнками-нервами Чуют зло тишины: «Нет, ребята, не верим мы В слишком тихие сны. Что-то стали на свете Дни беспечно легки. На уснувшей планете Прорастут сорняки. Чья-то совесть задремлет, Чья-то злоба взойдет, И засохнут деревья, И моря стянет лед…» Солнце плечи им трогает, Ветер спутал вихры. И, быть может, тревога их – Что-то вроде игры. Но скользит темным крылышком Тень по сжатым губам. …Я вот этим мальчишкам Свой отдам барабан…

«Это будто про Юрку, – уже не первый раз подумал Гелька. – Это Глеб уже, наверно, здесь написал, в Старогорске…»

За окном, в траве под березами, скандалили воробьи. На них сипло и лениво гавкал от своей будки Дуплекс. Листья берез золотились от осени и от солнца. Сквозь листья – на подоконник, на Гельку, на бумагу – падали тонкие лучи. Янка, если бы захотел, смог бы сыграть на них, как на струнах, «Осеннюю песню»… Нет, не осеннюю. Пусть придумает музыку к этой, про Юрку!

Гелька еще раз перечитал последние строчки. Между ними проступали бледно-голубые линии. Гелька перевернул лист. На обороте был рисунок буденовки.

Гелька сжал губы, обхватил себя за покрытый колючими волосками затылок и минуты две сидел неподвижно. Потом выдернул из кармашка тонкий фломастер и написал на краю листа: ЯНКА.

– Ну и что? – сказал Янка, словно успокаивая Гельку. – Это и понятно. Если разобраться, это же один и тот же лист. Только… только как бы в двойном существовании…

Гелька все еще загнанно дышал от стремительного бега. Они сидели у Янки, на пустой веранде с разноцветными стеклами. На некрашеных половицах перед ними лежали два совершенно одинаковых листа из дневника Глеба. На изнанке листов было два абсолютно одинаковых рисунка: синяя буденовка с большой звездой. И две одинаковых надписи: «Янка»…

– У них природа совершенно одна и та же. Это фактически один лист, – снова сказал Янка.

– Все-таки непонятно, – вздохнул Гелька.

– Ну и что? – откликнулся Янка. – Разве мало случалось непонятного с той поры, как мы познакомились? А искорка – это понятно?

Гелька не ответил. А что отвечать, Янка правильно говорил.

– На свете вообще столько непонятного, – продолжал Янка. – Что такое музыка – это понятно? А электричество? Ученые до сих пор не знают, что это такое. А люди пользуются им давным-давно. А если бы люди боялись непонятного, что было бы на свете?

– Иногда боятся, – сумрачно сказал Гелька. – Скважину вот закрыли. Папа целый месяц в столице живет, все добивается, чтобы разрешили исследование, а толку никакого.

– А почему?

– Не разрешают, и все. Говорят, есть решение… – Гелька нудным голосом будто прочитал: – «Ввиду неясности результатов и возможности проявления непредвиденных последствий бурение сверхглубокой скважины приостановить на срок, необходимый для разработки новой программы и теории „Два Ц“…»

– А что за теория?

– Толком никто не знает… И какой срок, никто не знает. Наверно, не маленький, если вход зацементировали…

– Гелька, а что в этой скважине обнаружили? Ты ничего толкового так и не рассказывал.

– А я ничего толкового и не знаю… Бур не пошел, будто в броню уперся. Спустили микроробота с телеглазом, а он показывает на экране звезды…

– Будто землю насквозь прокопали и небо увидели?

– Да нет. Небо-то увидели то самое, которое у них над головами. Те же созвездия. Дело было ночью… А потом все погасло и робот не вернулся. Послали еще одного, а на экране что-то непонятное…

– Что?

– Папа не стал говорить… Янка, у них же есть правило: пока открытие не выяснилось, это секрет… Да и вообще папа приехал какой-то хмурый. На себя не похожий…