Джангар - эпос Калмыцкий народный - Страница 23

23

Прянула с лука и полетела стрела, Взвизгнула тонко и засвистела стрела И поразила четыре копыта коня. Молвил скакун: «Горек жребий суровый твой. Ранен в четыре копыта Соловый твой! Только до вечера следующего дня Я продержусь, а там — не сердись на меня. Вижу теперь, богатырь, что вправе ты был Горько печаловаться на сиротство свое, Плакать и жаловаться на безродство свое, Эх, чуженином в Бумбе-державе ты был. Джангровы люди пируют в отчизне своей. Что за нужда им скорбеть о жизни твоей? Где твои львы, где братья твои по борьбе? Видимо, лгали, когда поклялись тебе Ждать у мостов. Куда там! И выехать лень!» И на другой, к закату клонившийся, день Бедный Соловко лишился последних сил. На седока Тёгя Бюс наскочил опять. Пику стальную в тело Мингйана вонзил, Шею коня он заставил Мингйана обнять. Освободился Цаган. И тогда вдвоем На запевалу Бумбы напали, живьем Взяли, свалив посреди дороги его. Крепко связали руки и ноги его, И на коня посадили к движенью спиной, И поскакали назад — к державе родной, Десятитысячный буйный табун погнав. В башне великого Джангра, владыки держав, В самом разгаре пира, — героям своим Голосом звонким крикнул старый Цеджи: «Посланный в чуждую землю, ваш побратим Бумбы родной вчера перешел рубежи. Но у мостов не нашел подмоги Мингйан, Едет спиною к обратной дороге Мингйан. Что же предпримет теперь богатырский стан?» Савар Тяжелорукий, что справа сидел, Бурого Лыску велел оседлать своего. Хонгор кречетоокий, что слева сидел, Сивого Лыску велел оседлать своего И говорил, посреди бумбулвы становясь: «Все-таки Лыско дойдет, хотя долговяз, Все-таки Лыско домчит, хотя и ленив!» Кони помчались, ветер опередив, Воины выполнят обещанье свое! Выехал Хонгор, держа золотое копье, Савар стальной — у него тяжела рука — Выехал, взяв одну лишь секиру с собой. С песней, плечо о плечо, помчались на бой, И быстрота скакунов была велика. Бурого Лыску Савар за гриву схватил, Так он сказал ему: «Лыско мой дорогой, Я за тебя, жеребеночка, заплатил Тысячу, тысяч кибиток — в надежде такой: „Может быть, выйдет конь из него неплохой…“ Завтра, к началу сиянья утренних звезд, Должен быть, Лыско, настигнут тобой Тёгя Бюс Прежде, чем он переправится через мост. Если же ты, скакун, опоздаешь — клянусь: На барабан натяну я шкуру твою. Ребра твои превращу в докуры, скакун. Чаши из черных твоих копыт сотворю. Слово мое запомни, бурый скакун. Видишь, целую секиру свою на том». Бурый скакун отвечал ездоку своему: «Савар, теперь полечу я, как брошенный ком. Если не сможешь в своем усидеть седле, Я не вернусь к тебе! В ездоки не возьму, Если растянешься на бугристой земле!» И поскакал, как вихорь степной, бегунец, И на рассвете следующего дня Савров скакун Тёгя Бюса настиг наконец. Только раздался могучий топот коня, Тенгрия сын, Тёгя Бюс, оглянулся назад, Встретил он Савра Тяжелорукого взгляд, Грозной секиры двенадцать лезвий горят! И поскакал Тёгя Бюс к воротам моста. Крикнуть хотел — не могли раскрыться уста: Савар примчался горячей мысли быстрей, Спину рассек ему Савар секирой своей, И отскочило железо секиры, звеня, И, потеряв сознание, к гриве коня Всадник припал, как будто зарылся в траву, И превратилась вселенная в синеву И закружилась в круглых очах его. Савар, схватив за подол врага своего, Наземь свалил посреди дороги его, Крепко скрутил он руки и ноги его. А скакуна Тёгя Бюса повел в поводу. Видит: вдали, на мосту, у всех на виду, Хонгор Багряный, выполнив слово свое, Поднял Уту Цагана с конем на копье, Руки Цагана железным узлом стянул! Освободился Мингйан и назад повернул Угнанных у турецкого хана коней. Спешились разом два великана с коней И заключили Мингйана в объятья свои. Хонгор воскликнул: «Мингйан! Мы — братья твои, Не потому забыли мы про тебя, Что сиротою ты стал, Богдо возлюбя, И про тебя забыли мы не потому, Что родовиты мы сами в своем дому! Из-за величия пиршеств, из-за реки Буйной арзы, благодатной, хмельной араки, Клятву забыли, но дружба наша верна!» И впереди пестро-желтого табуна Пленникам к башне Богдо бежать повелев, Савар, Мингйан и Хонгор, неистовый Лев, К ставке своей поскакали мысли быстрей. Спешились у чешуйчатых, светлых дверей. К белым седельным лукам прикрепили коней, Освободили пленных своих от ремней И распахнули двери. Со всех сторон Дробный посыпался колокольчиков звон. В башню вступили где восседает нойон. Разом склонили головы долу они, И поклонились трижды престолу они, И по своим расселись они местам. Перешагнув через двести отборных бойцов, И растолкав четыреста черных бойцов, И надавав пощечин почти семистам, Пленники сели в башне владыки Богдо. Джангру они поклялись: «Великий Богдо! На рубеже, где вспыхнут пожары войны, Мы разольемся большим океаном твоим. Будем конями служить великанам твоим. Станем заплаткой твоей великой страны, Только прими нас в цветущее ханство свое, Только прими нас, нойон, в подданство свое». «Пусть я владыка бессмертных племен земных, — Джангар сказал, — но сперва попросите моих Грозных богатырей, закаленных в боях И воевавших во всех подлунных краях». Тяжелорукий Савар поднялся тотчас. «Вот наш подарок бойцам, просящим у нас! — Руку к щекам силачей приложил, и само Бумбы родной на них появилось клеймо, — Хану турецкому передайте привет И доложите: на год и тысячу лет Стала подвластной Джангру ваша страна, И ежегодную дань высылайте сполна». — Так он сказал. И подданных новых своих Джангар отправил домой, обещая мир И возвратив турецких коней боевых. Прерванный было наново начался пир… До бесконечности продолжались пиры, Бумба-страна воссияла из рода в род. И в золотом совершенстве с этой поры, В мире, в довольстве, в блаженстве с этой поры Зажил могущественный богатырский народ.