Ярмарка Святого Петра - Питерс Эллис - Страница 50

Итак, что же узнает Стефан, получив письмо? Имена всех затаившихся врагов, а также, скорее всего, день отплытия войск императрицы и порт, где они должны высадиться. В результате все его противники еще не успеют поднять голову, как будут обезврежены, а Матильду, прежде чем ее нога ступит на берег, будет ожидать темница. Вот что я собираюсь предложить королю, дитя мое, и уж поверь — за это я буду щедро вознагражден.

Эмма была потрясена до глубины души. Она чувствовала, как кровь стынет у нее в жилах. Этот человек даже и заговорщиком-то не был и не поддерживал никого из претендентов. Он холодно, расчетливо и методично сеял смерть, заставляя своих слуг совершать убийства исключительно ради собственной выгоды. Три человека уже поплатились жизнью. А ведь ему все одно — Стефан или Матильда будут носить корону. Он, не колеблясь, предал бы короля, если бы решил, что императрица может дать ему больше.

В первый раз Эмма по-настоящему ужаснулась. Бремя ответственности за судьбы множества людей камнем легло на ее сердце. Она не сомневалась в том, что сказанное Иво о содержании письма недалеко от истины. Попав в его руки, это письмо могло погубить многих и многих, принявших ту же сторону, которой так преданно служил ее дядя. Томас из Бристоля был ревностным приверженцем Матильды, и это стоило ему жизни. А теперь, если только она, Эмма, не совершит чуда, прольется неизмеримо больше крови. И все эти несчастья должны будут послужить возвышению Иво Корбьера. До сих пор Эмма стремилась выполнить волю мастера Томаса, полагая, что в этом ее родственный долг. Но теперь главным было уже другое. Девушка страстно желала предотвратить новое кровопролитие, спасти людей, чьими бы сторонниками они ни были. Помочь каждому беглецу, укрыть каждого нуждающегося в убежище, не дать овдоветь женам и осиротеть детям — вот что казалось ей делом, неизмеримо более достойным, чем сражаться и убивать, — все одно, за Стефана или за Матильду. И она не позволит ему добиться своего. Во что бы то ни стало она помешает Корбьеру вымостить мертвыми телами дорогу к вожделенному графству.

— Лично против тебя я ничего не имею, — доверительно промолвил Иво. — Отдай письмо — и ты благополучно доберешься до Бристоля, никто тебя и пальцем не тронет. Но если вздумаешь мне перечить, я не остановлюсь ни перед чем!

Эмма стояла перед ним неподвижно, схватившись руками за голову, как будто силилась унять охвативший ее страх. Подушечками пальцев она осторожно нащупала в волосах кончик пергаментного свитка. Слава Богу, Иво ничего не заметил.

— Не настолько уж ты меня очаровала, чтобы я стал покушаться на твое целомудрие, — продолжал Корбьер с презрительной усмешкой. — Но если станешь упрямиться, мне придется раздеть тебя собственными руками. А там, кто знает, вдруг это меня раззадорит. Надеюсь, ты уже поняла, что я никому не позволю становиться мне поперек дороги, и уж меньше всех никчемной девчонке из семьи лавочника.

Никчемной девчонке! Да она никогда ничего для него не значила, он лишь использовал ее для достижения своих честолюбивых целей! Девушка словно оцепенела, но, стоило Иво сделать ленивое, почти неприметное движение по направлению к ней, она скользнула в сторону. Дюйм за дюймом Эмма кружила вокруг жаровни, и очаг все время оставался между ней и Корбьером. Сердце ее пылало. Она подступила к жаровне совсем близко, как будто ее тепло сулило ей единственную защиту, и вдруг, разорвав тонкую сетку, выхватила из прически пергаментный сверток. Эмма не решилась просто бросить его в огонь: боялась промахнуться да и понимала, что Корбьер без труда достанет его оттуда. Вместо этого она сделала выпад и с силой воткнула свиток в уголья в самом центре жаровни, отдернув руку, лишь когда боль в обожженных пальцах стала нестерпимой. Девушка не сумела сдержать крика, однако в нем слышалась не только боль, но и торжество.

Яростно взревев, Иво бросился вперед и попытался вытащить письмо из огня, но языки пламени лизнули его пальцы, и он отдернул руку, успев коснуться лишь начавшей плавиться восковой печати. Горячий воск налип на пальцы, и Корбьер затряс рукой, яростно проклиная Эмму. Но Иво не бросился на нее, куда важнее для него было спасти письмо. Он разорвал тунику, обмотал руку материей и вновь потянулся к пергаментному свитку. Тот уже обгорел, но все же что-то еще можно было бы прочесть. Этого Эмма допустить не могла. Она наклонилась и, ухватившись за ножку жаровни, опрокинула ее прямо на Корбьера.

Издав отчаянный вопль, он отскочил назад. Горящие уголья покатились по полу. Во все стороны посыпались искры, попав и на ближайшую сухую, как трут, шпалеру. Послышался странный звук, напоминавший подавленный вздох. Огненная змейка медленно поползла вверх, а уже в следующий миг на стене заполыхало алое дерево, раскидывая во все стороны свои сияющие ветки. Крона дерева с каждой секундой становилась гуще. Языки пламени жадно тянулись во все стороны к пыльным шпалерам на соседних стенах. Эмма остолбенела. Всего миг, а комната уже была заключена в полыхающую раковину. Огонь словно вдохнул жизнь в изображения на шпалерах: собаки запрыгали, листья на деревьях затрепетали. Затем все исчезло в дыму, поднимавшемся с горящих ковров. Обрывок пылающей шпалеры упал прямо на Иво. Волосы и рубаха его мгновенно вспыхнули. Он упал и с нечеловеческим воплем покатился по полу. Его вопли тронули сердце Эммы. Стена позади нее еще не была объята огнем. Отступив туда, девушка подхватила нетронутый пламенем ковер и бросилась к Иво, надеясь сбить огонь. Но комната быстро наполнялась дымом, он густел, ослепляя Эмму и не давая ей дышать. Она швырнула ковер, надеясь, что Корбьер успеет схватить его и завернуться, чтобы хоть немного укрыться от жара, но было слишком поздно — ему уже ничто не могло помочь.

Почти все помещение заволокло дымом. Прикрывая рукой рот и нос, Эмма все дальше отступала к двери. Вслед ей неслись душераздирающие крики Корбьера. Дверь была рядом, у нее за спиной, но ключ остался у Иво, и добраться до него не было никакой надежды. Уже занялись стены, громко трескаясь и выбрасывая огненные струи.

Эмма прижалась к двери и забарабанила в нее изо всех сил, отчаянными криками о помощи заглушая шум пламени. Ей показалось, что она услышала ответные крики, но они доносились издалека, откуда-то снизу. Обеими руками девушка вцепилась в висевшие по сторонам двери еще не вспыхнувшие шпалеры, разорвав истлевшую ткань, скомкала их и бросила на другой конец комнаты. Стены возле двери теперь были оголены, и это позволяло надеяться, что пламя не сразу перекроет единственный выход. О боли в обожженной руке Эмма совсем забыла и действовала ею так же, как и здоровой. Людям, о спасении которых она так пеклась, больше ничто не угрожало, ибо никому более не суждено прочесть письмо, так и не дошедшее до Ранульфа Честерского. Вместе с письмом погиб и злодей, стремившийся завладеть им. Крики Иво уже потонули в реве пожара, реве, превращавшемся в равномерный гул, напоминавший деловитый шум ярмарки. Казалось, спасения нет и для нее, но Эмма была молода, решительна, настойчива и не собиралась покорно, без сопротивления расстаться с жизнью. Она вновь барабанила в дверь, вновь звала на помощь, но помощи не было. Не было слышно ни встревоженных голосов, ни торопливых шагов — ничего, кроме торжествующего завывания огня, которое становилось с каждым мигом все громче и громче.

В отчаянии Эмма склонилась к замочной скважине. Она звала из последних сил, но их оставалось все меньше. Удушливая тьма обступала ее. Девушка упала на колени, а затем легла на пол, пытаясь уловить тоненькую струйку воздуха, пробивавшуюся сквозь щель под дверью. Мрак сомкнулся над ней, и она провалилась в небытие.

Промчавшись по дороге вдоль Долгого Леса, Филип почти сразу же заплутался среди тропинок, змеившихся между холмами. Ему пришлось искать местного жителя, чтобы выведать кратчайший путь в Стэнтон Коббольд. К счастью, первый попавшийся навстречу арендатор подробно рассказал юноше, как проехать к манору. Обернувшись, чтобы указать направление, крестьянин приметил ровный столбик дыма, темневший и густевший прямо на глазах.