Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 107

107

Из песен в море

Перевод Инны Лиснянской

(Песня тех, кто ищет забвенья)

Чудная лодка, ладная лодка, Бок оторочен белою пеной. К ребрам широким и просмоленным Я приникаю в просьбе смиренной. Вечное море, вечною солью Сердце отмой мне, выкупай в пене. Если для битвы — лоно земное, Лоно морское — для утешенья! Бедное сердце я пригвоздила К лодке могучей, к лодке летящей, Будь осторожна, милая лодка, С этим сосудом кровоточащим. Доброе море, сердце отмой мне, Вытрави память едкою солью, Или о днище сердце разбей мне, — Так надоело жить с этой болью. Всю свою жизнь я бросила в лодку. Дай мне расстаться с прежней судьбою, Жизнь мою зá сто дней переделай, И обручусь я, море, с тобою. Сотнею вихрей выдуй былое, Выкупай в пене, выкупай в пене… Просят иные жемчуг у моря, Я умоляю: дай мне забвенья!

Попугай

Перевод Инны Лиснянской

Мой попугай, изумрудный и желтый, Мой попугай, золотой и зеленый, Клюв сатанинский раскрыл и картавым Голосом крикнул в лицо мне: «Дурнушка!» Но не дурнушка я. Будь я дурнушкой, То некрасивой была б моя мама, На некрасивое солнце смотрела б И некрасивый бы слушала ветер, И в некрасивом купалась бы море, И некрасивым бы мир оказался, Да и создатель его — некрасивым… Мой попугай, золотой и зеленый, Мой попугай, изумрудный и желтый, Лишь потому мне и крикнул: «Дурнушка!» — Что основательно проголодался. Хлеб и вино унесла я из клетки, — Мне и глядеть на него надоело, — Вечно болтается в клетке висячей, Вечно похож на висящий подсолнух!

Колыбельная

Перевод Инны Лиснянской

Море баюкает тысячи волн Божественными речами. Слушая любящие моря, Родное дитя качаю. Ветер-бродяга колышет хлеба, Баюкает их ночами. Слушая любящие ветра, Родное дитя качаю. Бог наклонился над люлькой миров, Отчими смотрит очами. Чувствуя тень от его руки, Родное дитя качаю.

Люлька

Перевод Инны Лиснянской

Плотник, сделай люльку Принцу моему. Не дождусь я люльки У себя в дому. От сосны, мой плотник, Ветки отсеки, Хоть нежны те ветки, Как мои соски. Был ты, рослый плотник, Тоже малышом, Вспомни мать и сделай Люльку хорошо. Пусть твой мальчик, плотник, Спит, смеясь во сне. Я качаю сына, — Сделай люльку мне.

Гимн тропическому солнцу

Перевод О. Савича

О солнце инков, солнце майа[275], ты плод американский, спелый, кечуа, майя обожали твое сияющее тело; и кожу старых аймара ты выкрасило красным мелом; фазаном красным ты встаешь, уходишь ты фазаном белым; художник и татуировщик из рода тигров и людей, ты — солнце гор, равнин, пустыни, ты — солнце рек, теснин, полей. Ты нас ведешь, и ты идешь за нами гончей золотою, ты на земле и в море — знамя, для братьев всех моих святое. Мы затеряемся — ищите в низинах — раскаленных ямах, на родине деревьев хлебных и перуанского бальзама. Белеешь в Куско над пустыней; ты — Мексики большая песня, что в небе над Майябом[276] бродит, ты — огненный маис чудесный, — его повсюду жаждут губы, как манны жаждали небесной. Бежишь бегом ты по лазури, летишь над полем голубым, олень то белый, то кровавый, — он ранен, но недостижим. О солнце Андов, ты — эмблема людей Америки, их сторож, ты — пастырь пламенного стада, земли горящая опора; не плавишься и нас не плавишь в жаре сжигающего горна; кетсаль, весь белый от огня, создав народы, ты их кормишь; огонь — на всех путях вожатый огней блуждающих нагорных. Небесный корень, ты — целитель индейцев, исходящих кровью; с любовью ты спасаешь их и убиваешь их с любовью. Кетсалькоатль[277], отец ремесел с миндалевидными глазами, индиго мелешь, скромный хлопок возделываешь ты руками; ты красишь пряжу индианок колибри яркими цветами, ты головы их вырезаешь, как будто греческий орнамент; ты — птица Рок[278], и твой птенец — безумный ветер над морями. Ты кроткий повелитель наш, так не являлись даже боги; ты стаей горлинок белеешь, каскадом мчишься быстроногим. А что же сделали мы сами и почему преобразились? В угодья, залитые солнцем, болота наши превратились, и мы, приняв их во владенье, огню и солнцу поклонились. Тебе доверила я мертвых, — как на углях, они горели, и спят семьею саламандр, и видят сны, как на постели; иль в сумерки они уходят, как дрока заросли, пылая, на Западе желтея вдруг, топазами вдали сгорая. И если в эти сорок лет меня ты не вписало в память, взгляни, признай меня, как манго, как пирамиды-тезки камень, как на заре полет фламинго, как поле с яркими цветами. Как наш магей, как наша юкка[279] и как кувшины перуанца, как тыквенный сосуд индейца, как флейта древняя и танцы, тобой дышу, в тебе одном и раскрываюсь и купаюсь. Лепи меня, как ты лепил их, свое дыханье в них вливая; дай мне средь них и с ними жить быть изумленной, изумляя. Я шла по чужеземной почве, плоды чужие покупала; там стол так тверд, бокал не звонок, там жидок мед, вино устало; я гимны пела мне чужие, молитвы смерти повторяла, спала под мертвою звездою, драконов мертвых я видала. Вернулась я, и ты верни мне мой облик, данный от рожденья. Обдай меня фонтаном алым и вывари в своем кипенье. Ты выбели и вычерни меня в твоих растворах едких. Во мне тупые страхи выжги, грязь высуши, мечты проветри и прокали слова и речь, жги рот, и песню, и дыханье, очисти слух, омой глаза и сделай тонким осязанье. И новой — кровь, и новым — мозг, и слезы новыми ты сделай. Пот высуши и вылечи меня от ран души и тела. И снова ты меня возьми в те хороводы, что танцуют по всей Америке огромной и славят мощь твою святую. Мы, люди кечуа и майя, мы прежней клятвою клянемся. Ты вечно; к Времени уйдя, мы к Вечности опять вернемся. Опав, как золотые листья, как красного руна шерстинки, к тебе вернемся после смерти, как говорили маги-инки. Придем, как гроздья к виноделу, бессмертье возвратится с нами; так золотой косяк всплывает по воле моря над волнами, и так гиганты-анаконды встают по свисту над кустами.