Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 117

117

Скатерть для всех

Перевод П. Грушко

Лишь только позвали к столу, как сорвались с места тираны и случайные их кокотки, и было смешно смотреть на этих ос пышногрудых, спешащих в компании бледных, несчастных общественных тигров… Черствого хлеба кусок съел пахарь в открытом поле, в одиночестве, поздним вечером. Вокруг колосилась пшеница, но не было больше хлеба, он ртом голодным смолол его, глазами голодными съел. В синюю пору завтрака, в час ленивой жаровни поэт, отстраняя лиру, нож достает и вилку, и ставит на стол стакан, и рыбаков созывает к мелкому морю тарелки. В языках горящего масла картофелины негодуют, ягненок на углях как золото. Снимает одежды лук… Тягостно есть во фраке — ощущенье, что ешь в гробу. А есть в монастырских стенах — все равно что есть под землей. В одиночестве горько есть, но не есть — словно в бездну упасть, словно рухнуть в зеленую пропасть: будто цепь из крючков рыболовных протянулась от сердца к желудку, разрывая тебя изнутри. Голод похож на клещи, на клешни разъяренных крабов. Он сжигает, но без огня: голод — пожар холодный. Так давайте же сядем за стол со всеми, кто голодает, и расстелим длинные скатерти, поставим солонки озер, и хлебы размером с небо, и горы клубники со льда, и лунообразное блюдо, за которым всем хватит места. Я сейчас одного лишь прошу: справедливости завтрака.

Опасность

Перевод П. Грушко

Предупредили: осторожней, не поскользнитесь на паркете, на мокрой глине, на снегу. Ну что ж, сказали мы, на льду мы постараемся не падать. Но вышло так, что под ногами все начало внезапно плыть, и все мы стали кувыркаться. А это кровь была. Она текла из секретариатов, с постов, захваченных разбоем, текла по мраморным ступеням и затопила поле, город, редакции газет, театры, хранилища людского пепла, полковничьи застенки. Кровь окопы с верхом залила, струилась из войны в войну, по миллионам мертвых глаз, которые лишь кровь видали. Так было — я могу поклясться. Возможно, в жизни вы скользили лишь на снегу или на льду. Мне выпала другая доля — оскальзываться на крови.

Ленивый

Перевод П. Грушко

Металлические предметы будут летать между звездами. Изможденные люди взлетят, чтобы луну обесчестить и построить на ней аптеки. В пору спелого винограда между морем и Кордильерами оживает внезапно вино. В Чили пляшут черешни, распевают смуглые девушки, на гитарах блестит роса. Солнце стучится в двери и творит чудеса с пшеницей. Первое вино — розовое, словно новорожденный, второе вино — крепкое, как словцо моряка, а третье вино похоже на топаз, на мак, на пожар. Есть земля у меня и море. У жены большие глаза — два диких лесных ореха. Под вечер волна облачается в зеленый и белый наряд, и на пене прибоя луна спит, как морская невеста… Я планету менять не хочу.

Минута песни в честь Сьерра-Маэстры

Перевод С. Кирсанова

Как просят тишины, прощаясь с нами, когда пора нам возвратиться в землю, — так я прошу одной минуты, чтобы все голоса Америки звучали. Одной минуты задушевной песни прошу у вас я — в честь Сьерра-Маэстры. На этот раз забудемте о людях, на этот раз прославим эту землю, что в тайнике горы хранит ту искру, что на лугах пожаром разгорелась. Я воспеваю заросли густые, и жесткость твердой каменной постели, и ночь тревожных и неясных шумов с дрожанием мерцающих созвездий, гор тишину нагую и загадку своих знамен лишенного народа, пока борьба не вспыхнула повсюду одним костром всеобщего восстанья. Спустились бородатые солдаты, чтоб мир на их отчизне утвердился. Сейчас все прояснилось, но в то время туманною была Сьерра-Маэстра[290]. И я прошу минуты общей песни о Подвиге — единодушным хором. И вот какими я начну словами, чтоб вся Америка их повторила: «Глаза откройте, братские народы, есть и у вас своя Сьерра-Маэстра!»

Из цикла «Сто сонетов о любви»

Перевод М. Алигер

Утро

Имя растенья, вина или камня — Матильда. Имя того, что рождается и существует. Слово, в чьем росте внезапно рассвет наступает, слово, в чьем лете взрывается пламя лимонов. В имени этом бегут деревянные шхуны в синем сигнальном огне беспредельного моря, буквы его — это светлые струи речные, те, что впадают в мое обызвествленное сердце. Имя, которое я под вьюнками нашарил, словно бы двери подземного тайного хода, хода, ведущего к благоуханию мира! О, затопи меня, ртом обжигающим рухни, высмотри душу своими ночными глазами, но разреши в твоем имени плавать и сном забываться.