Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 18

18

Романс пленника

Жена, моя радость, ты в доме одна. Я щек твоих нежных не поцелую, жена. Любимые дети, луч солнца в окне, вас, теплых и сонных, не приголубить мне. Над мельницей нашей ночная звезда, теперь ты погасла и не взойдешь никогда. Друзья дорогие, мы пили вино, так было когда-то, было давным-давно. Я к маврам попался на море, в бою; о юности плачу — плачу, а не пою.

АЛЬФОНСИНА СТОРНИ[58]

Перевод Т. Глушковой

Я хочу

Вернуться вспять, к тому, что первозданно, стать, как трава, как юные цветы, не мыслить, но, придя к истоку красоты, пить сок и не разбить звенящего стакана.

Печальный конвой

Эта нелепая пытка — бессонно, бессонно бродить! «Ego» всегда близоруко — ему ли водить… Эти сухие поляны не в силах роса напоить. Ветер, обнявшись с огнем, налетел, чтобы землю спалить. Смерть: «Я спешу, чтоб печали твои утолить!..» …Эта нелепая пытка — бродить и бродить!.. Если мне вырвут язык, если выклюют очи мои, руки отрубят и пóд ноги бросят репьи, — мука моя и тогда бы не стала черней этих суровых и мрачно гремящих цепей, этой гиены и рева несытых зверей, этого яда под жесткою кожей ветвей. Я полюбила цветы, а сама-то я — плод, воду люблю, а сама — холодеющий лед, в землю уйду, а люблю молодой небосвод. Этот печальный, седой, пропыленный конвой — я та, что бродит и бродит сама за собой.

Покинутость

И вот, теплом напившись человечьим твоей руки, что мне легла на плечи, душа как будто уж не так больна. О, как сладка мне эта белена — всей жизни безрассудное забвенье и неизбежное соединенье мечты и плоти, что опять хмельна!

Меланхолия

Не боль, но благо — если я умру, но пусть меня тот путник поцелует, что, как дитя — веселый, поутру мое окно, бывало, не минует. ____ Тебя зову я, смерть, но жизнь я обожаю… Когда я лягу в гроб — уже всему чужая, — пообещай: еще хотя бы раз весенний луч моих коснется глаз. ____ Пусть на прощанье повеет мне с неба весенним теплом, пусть плодородное солнце моим не смущается льдом… Добрым бывало ко мне золотое светило: доброго дня пожелать — лишь затем по утрам восходило.

Маленький человечек

Маленький человечек, маленький человечек, выпусти певчую птицу, которая хочет летать… Я ведь — птица, маленький человечек, только вольным простором могу я дышать. Все-то я в клетке, маленький человечек, маленький человечек, который в клетку меня заточил. Я зову тебя маленьким, потому что меня ты не понял — у тебя не достало на это сил. И я не пойму тебя, так что лучше отвори мне клетку — ведь птица должна летать. В четверть души я люблю тебя, маленький человечек, и не более — сколько бы ты ни просил!

Быть может

Быть может, все, что я в стихах сказала, давно уже искало воплощения, запретное, оно едва дышало и жаждало, таясь, раскрепощенья. Оно в моем роду существовало и нарастало в женском поколенье. Но говорят, что век свой промолчала боль матери моей… Еще не пенье, но темное желанно свободы от немоты, от черновой работы в слезах печальной женщины читалось. И все, что было мучимо, и бито, и за семью печатями укрыто, — со мною вдруг на воле оказалось.

Однажды весной

Где же мой друг, что промолвил мне, белую гладя бороду: — Будь осторожна, малышка, смотри — сердце свое береги! Весны уходят, и только дожди ждут на осенних дорогах… Будь осторожна: как бы тебя пламя твое не сожгло! Я оробело внимала ему, в смутной дрожа тревоге. — Птицы поют! — я сказала в ответ. — Речка звенит! — сказала. На лбу у себя — зеркале бурь — помню его ладони. Он наклонился ко мне, шепча: — Бедная ты девчушка…

Молитва

Я во сне увидала, о боже, такую любовь, что ни разу еще никому на земле не приснилась, лишь с бессмертною жизнью она бы, пожалуй, сравнилась и с поэзией, льющейся в душу без слов. Миновала зима — но по-прежнему стынула кровь, и еще раз весною зима терпеливо сменилась, я надеялась: летом ко мне постучится любовь, но и осенью я ожиданьем напрасным томилась. Боже правый, спина моя обнажена, и суровый твой кнут без роптания примет она; словно грешник заклятый, я слышу твой грозный укор: ведь над жизнью моей занимается пламя заката, и в несбывшейся страсти я только одна виновата — за стихами ее проглядела, сеньор!