Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 25

25

Первое одиночество

Меня мать сегодня не любила. Я ходил вокруг, смотрел умильно, только все впустую — не любила. Хоть бы взгляд, ну, хоть бы подзатыльник! На пустырь пойду, умру с досады, в доме двери посрываю с петель. В желтой тишине пылает солнце, жаркий полдень невозможно светел. Никого — ни сторожа, ни кошки. Улица пустая да ограды. Только как же умирать я буду, если мамы нету рядом?

Ребенок на улице

В этот час, несомненно, по улицам бродит ребенок. Такой же, как я, — то есть в нем я вижу себя, моя детский рассвет, это я продаю на улице чью-то темную совесть, историю, время — газеты; и мне тошно от всех президентов, от консерваторов, от законников разных, а я еще только расту, я простодушен, но детство разменяно на медяки, едва наскребешь, чтобы штраф уплатить — огромный, как битком набитый вагон, а мать в это время ждет-поджидает, — я говорю про всех бездомных мальчишек, — и стоит на пороге и нас вопрошает: что вы сделали с ним, с детенышем, с кровью от крови моей, что с ним будет, если по улице бродит ребенок… Совесть велят человеку поддерживать все, что растет, смотреть, чтоб не бродило по улицам детство, предупреждать катастрофы сердец, хрупких, как лодка, путешествующих в мире разбойников, кладов, в мире немыслимых приключений и шоколада и вместо черствого хлеба раздаривать звезды; иначе — зачем выращивать радость и песню, зачем, если сегодня, сейчас по улицам бродит ребенок. Где они, спутники детских скитаний, которые вместе со мной пробивались по жизни локтями, я помню, один на тягчайшей дороге рухнул на камни, совсем еще юный, и вера его стала осколками боли; и ныне мне нужно узнать: у кого есть улыбка, и песня моя вопрошает: спасся ли кто-то, и если не спасся, зачем мне юная песня, мне больно, мне горько этой весной. Два способа есть для познания мира. Один — спастись самому, а прочих, не глядя, сбросить с плота; другой — со всеми спастись, и рисковать своей жизнью, спасая того, кто в волнах захлебнулся, и не спать этой ночью, если по улицам бредит ребенок. Сейчас, в эту минуту, — в городе ливень, и туман наползает расплывчатой жабой, и завывания ветра ничуть не похожи на песню, — нельзя допустить, чтоб по земле бродила босая любовь, вздымая газету, как усталые крылья, чтобы жизнь, едва народившись, стоила грош, чтобы детство иссякло на скудном, горбом заработанном хлебе, — иначе руки людские — всего только жалкие плети, а сердце — не стоит и доброго слова. Порой ты скитаешься по городам и поселкам иль в поезде едешь по спокойным просторам, а родина смотрит в упор на нищих отцов и детей и спрашивает, с какого числа они голодают, и что с ними было, и куда приведет их дорога; но повсюду, будь то Север иль Юг, бессовестный город к ним повернется спиной, насыщаясь булками, и виноградом, и сахаром с тех полей, где от сладкого тростника даже воздух сладок, а ты будешь работать поденно, встретишь тихих отцов, измочаленных фабрикой, и матерей, отупевших, не знающих отдыха, и однажды, держа на руках ребенка, выйдешь на улицу в сонный дождливый рассвет. А другой в это время смакует анекдоты и имена, вспоминает, как пили в Париже за нетленную красоту божества и как на утлом плоту увидели лицо одиночества и удивились печальному нраву того, кто один; а их жены меж тем тоскуют, меняют днем — докторов и любовников — ночью, им скучно, им отвратителен мир, и они — соучастницы нищеты, грызущей детей. Они позабыли, что по улицам бродит ребенок, что по улицам бродят миллионы детей и толпы детей вырастают на улице. В этот чае, несомненно, подрастает ребенок. И я слышу, как бьется сердечко, вижу глаза — прекраснее сказки; а он взрослеет, приходит к познанью, но обломок молнии пересечет его взгляд, ибо всем наплевать на растущую жизнь, и любовь затерялась, как ребенок на улице…

БОЛИВИЯ

РИКАРДО ХАЙМЕС ФРЕЙРЕ[73]

Перевод В. Васильева

Дорога лебедей

Волны бурные, вцепившиеся в гривы табуна ветров, смятеньем обуянных, в час, когда среди рассыпавшихся молний в горней кузнице гигантский молот бьет по наковальне. Волны бурные под клочьями нависших беспокойных туч, что в сумерках холодных окровавленные медленно дымятся. Мутных глаз грядущей ночи потаенные обводы. Волны бурные, что страсти злых чудовищ укрывают, шумно двигаясь и пенясь в час, когда надрывным басом шторм заводит дикую эпиталаму, величание вселенной. Волны бурные, чьи ломаные гребни к берегам далеким судорожно мчатся и рыданьями глухими нарушают ледяной, суровой ночи равнодушное молчанье. Волны бурные, пронзаемые килем и воителя могучим острым взором, где Дорога Лебедей в кипящих недрах тускло светится, встречая грозного Царя Морского.