Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 41

41

РЕНЕ ДЕПЕСТР[120]

Поэма о моей скованной родине

Перевод П. Антокольского

Вот лучи твои скручены сзади, как руки» Вот в лицо твоей песни нацелилась банда убийц. На усталых ногах твоей пляски железные обручи голода. Я узнал тебя, родина, раньше, чем ты мне взмахнула Окровавленной синей косынкой надежды. С детства, раннего детства я чувствовал дрожь твою — словно удав Обвивал меня грустной тяжелой лозой. С детства чувствовал горе твое — словно кровный близнец Проникал в глубину, в тайники моего ликованья. Вся избитая в кровь, вся в тоске, ты была, как вдова Осужденного на смерть по подозренью в насилье. Это ты, моя родина! Это холод ножа, стоит только тебе засмеяться, Это черная грязь торгашей на лице твоем. Это ты, моя родина, съежилась в утренней свежести мая И свила себе грустное гнездышко в сердце Какого-нибудь музыканта-бедняги. О разбитая грубым ударом гитара! Ты в наручниках. Ты на коленях. Но в распахнутом пламени черных очей твоих Вновь трепещет и блещет зеленая роща Свободы. Я стою пред тобой — низкорослая травка изгнанья, Я пою, так пою мою песню, что сердце вот-вот разорвется, Там, на самой вершине поруганной жизни! Восемь лет миновало, как ты, моя мать, провожала меня у ворога. И дрожала от горя и страха, И следила, как в теплом ноябрьском тумане, В голубом молоке исчезал самолет. Уносивший меня в неизвестную Францию, А она призывала меня голосами любимых поэтов. Ты в ту ночь расщедрилась на наставленья. Все слова негритянской семейственной нежности Закачались, как пестрые маки. Все рассказы твои о замученных неграх Завели свою грустную горькую музыку: — Берегись вероломной зимы. Твои легкие могут не выдержать стужи. Будь веселым, приветливым парнем, Берегись тротуаров с девицами и со шпиками. Берегись их машин на весеннем асфальте. Их глубоких обманчивых рек. Берегись, если братом тебя назовут, И поделятся хлебом с тобой и вином, И усядутся рядом с тобою на землю, и юный твой разуй Усыпят в опьяняющем вихре. Береги свою черную кожу от красных ранений, Береги лепестки твоей плоти цветущей, Берегись каждой лужи, расплеснутой в полдень, Чтоб никто не осмелился лунных следов твоей крови стирать, Не заставил тебя поскользнуться. Так, одетый в сверкающий возраст народа, Безоглядно отдайся всем ярким надеждам И вернись, озаренный любым человеческим рукопожатьем, И любою прочитанной книгой, И любым из кусков поделенного хлеба, И любою из женщин, с которой окажешься дружен, И любою однажды тобою распаханной новью, Ради золота завтрашней жатвы людской.

К Гаити

Перевод Л. Лозинской

Дождь родины, сильней, сильней стучи в пылающее сердце, залей струей прохладной незатухающий огонь воспоминаний! ГАИТИ… Вот уж сотни лет я пишу на песке твое имя. И море каждый день его смывает… И горе каждый день его смывает… И утром снова я его пишу на тысячелетнем песке моего терпенья. ГАИТИ… Проходят годы с их великим молчаньем моря. Есть еще мужество в крови. Но от случайности любой зависит тело, и разум мой не вечен. ГАИТИ… Мы смотрим друг на друга сквозь моря бесконечное стекло, и плачет в моих глазах одно желанье: пусть твой дождь прольется над моей неутолимой жаждой, над моей неутолимою тоской!

АНТОНИ ФЕЛПС[121]

Перевод М. Ваксмахера

Дерево

Повинуясь шепоту веток, ветер губы свои разомкнул, чтобы в зеленой тени разомлевшему лету поведать тайны стиха и науку соцветий. * * * Ни на что не похожее дерево, угловатое, высится посреди одинокого дня, как упрек. Одинокое дерево с лохматой листвой — как упрек небесам. * * * Отражение дерева в раме воды. Отражение дерева на холсте синевы. Оскорбленное дерево в раме гулкого ветра кровью сочится и думает о семенах. * * * Он во мне, этот образ одинокого дерева, протянутого, словно рука, к ловушке лазури, к равнодушию небосвода, и голос его во мне — призыв одинокого дерева, крик, не знающий эха, хватающий за душу голос дерева — и цветы на его ветвях.

ГВАТЕМАЛА

МИГЕЛЬ АНХЕЛЬ АСТУРИАС[122]

Сонет влюбленной любви

Перевод Риммы Казаковой

Бесчисленные мелочи ценя, то, без чего мы все так мало значим, любовь, помилуй, ослепи меня, пойми, мне больше незачем быть зрячим. Слепому не нужны уже бои за счастье, что отвергнуто. Доколе терпеть, что не спешат черты мои стать пустотой — из очертаний боли? Ведь все равно замкнулся жизни круг тех, кто твоей немилостью отмечен. И руки не нужны без чьих-то рук, и не к чему прислушиваться чутко, и ничему глазам ответить нечем, и без любви мертво любое чувство.