Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 45

45

Реке Днепру

Перевод М. Самаева

Бушуют реки, катятся в ночи с высоких гор, над дымом, над лесами моей страны обобранной, и в слезы, в таинственные слезы преображаются в долинах. Ты, Днепр широкий, ты друг простых людей: ребенка, женщины и старика. Ты, Днепр, любовью наполнил грудь мою, ты подарил мне свет своих веселых, золотистых лун. Ты, Днепр могучий, на юношу прозрачного похож в одежде волн и голубей. Просторный Днепр, ты полевым цветам поешь бесчисленные песни Украины, Урала, Киргизии, Кавказа. Поешь ты цветам твоих народов радостные песни. Ты добрый друг и брат любого, кто зовется советским человеком. Ты песнь своей земли поешь цветам, земли, где все цветы, все излучает свет: пшеница, воздух, пламя, и железо, и даже время, и будущее даже, просторный Днепр.

ДОМИНИКАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА

МАНУЭЛЬ ДЕЛЬ КАБРАЛЬ[129]

Перевод С. Гончаренко

Ослику

На пригорок трусцой забираясь лениво, утро долгим «иа-а» наполняя до края, канув мордой на дно лугового разлива, ты невинен, как эта трава росяная. Даже если греховною брагой порыва, осквернив целомудрие сельского рая, кровь взыграет в тебе, то струя ключевая вмиг искупит позор твой — такой немудреный, ах, любимец ты наш: мой и дона Рамона[130]. Мой же грех — человечий — смывают иначе: он смертельною платою будет оплачен — той, что грудь рассечет, как отточенный лемех, и под сердце уронит свинцовое семя. Посмотри же, мохнатый, оттуда, со склона, как мужчины сойдутся в неистовом споре, в поединок вмещая единое горе, ах, любимец ты наш — мой и дона Рамона, искупляющий в речке свой грех немудреный… Как хорош ты, невинно жующий цветочек, словно проголодавшийся вдруг ангелочек!

Поэзия

В стакане так светла вода: прозрачный сплав стекла и льда… Как будто это пустота в сосуд звенящий налита. Как будто ничего в нем нет… Лишь бьет в глаза слепящий свет!

Маленькая аллегория

Соразмерна величью муравья и рассвета, ты пространство ли? Времени ли средоточье? Но молчанье твое, как гудящее лето, глину плоти моей наполняет, пророча. Эти очи твои, голубые поляны, как стихи, добираются до сердцевины и нескáзанным словом во мне несказáнно окрыляют порыв оживающей глины.

Старые дырявые башмаки

По городам и весям с протянутой рукою… Почтеннейшая обувь — худые башмаки… Они вросли в мозоли, они срослись судьбою, наверно, с каждым нервом твоей глухой тоски. Дырявые обутки не просто просят каши — сквозь смертные прорехи сочится жизнь в песок… Два башмака — две раны. И каждый взгляд, и каждый твой стон исполнен болью мучительных дорог. По городам и весям с протянутой рукою… Монетки, словно слезы, блестящие в глазах… (Америка не знает, что новый день зарею восходит из прорехи в дырявых башмаках!)

А знаете…

А знаете, что это значит — быть господином в Америке? Не поверите! Дорого стоит построить дом, и все же порядок в нем навести при том — много дороже. Господин толстяк, владелец собственного жира, — не это ли самая взысканная роскошь? — зачем ты отправился в музей, скажи-ка? Чем глазеть на индейца из воска, взгляни на живого, который весь век проработал, не окупив ни капли пролитого пота! Взгляни на него: он словно поле живое, возделанное солнцем — древней сохою, а руки его — как две ветви, с которых вкушают плоды благороднейшие сеньоры… Еще бы! Какое древо не будет плодоносить, если слезами и потом его оросить? Господин, у которого лоснятся ботинки и щеки! Господин преуспевающий щеголь! Вслушайся в ропот земли этой горькой: он одинаков — что здесь, что в Нью-Йорке, ибо везде животы и уста, сведенные голодом, разговаривают одинаковым голосом. Господин с воротничком накрахмаленным! В ярком галстуке, в сюртуке приталенном! Знай, что ты со всею твоей гигиеною, с безупречным пробором и с тросточкой непременною, будь ты тысячу раз белоснежен и нежен, — в этом деле нечистом ты тоже замешан! Посмотри-ка на негра и прикинь на досуге: к чему, почему бы так слепяще сверкают во рту его белые зубы? Ведь их блеск королеве бы сделал, наверное, честь! Ах, не знаешь? У негра такие чистые зубы, потому что негру нечего есть! В Латинской Америке не дорого стоит еда. Да. Но ты запамятовал, видно, — как обидно! — что у нас далеко не каждый имеет сюртук отглаженный и носит визитную карточку в пухленьком портмоне. Да что там еда! Даже воду и ту по капле собирает беднота, как будто эта самая вода не пот, который выжимают из народа… Взгляни на тех, кто приехал сюда не в уюте, не в первоклассной каюте, а приплыл к нам на остров в трюме, зарывшись в вонючую тару, прибыл подобно скоту и товару, чтобы пóтом своим поливать поля (не в этой ли секрет их плодородия?), не смея сказать: «Вот эта земля и есть моя родина». Сеньор в безукоризненной сорочке, обладатель немыслимо белых рук! Оставь свою трость и машину… Впрочем, я не призываю тебя скинуть сюртук: одежда — мелочи; рядись во что хочешь… Но прошу: приложи к земле этой ухо. Может статься, и твоего достигнет слуха этот странный звук… Слышишь? Вот так из столетья в столетье стонет наша земля — словно тело под плетью. Словом, нашему дому, нашей Америке настоятельно необходимы метлы и веники, чтобы именно те, кто лишен даже собственного имени, нашу землю печальную начисто вымели, потому как плесенью затхлых столетий все пропахло насквозь в этом Новом Свете, потонувшем во мгле… Континент наш поднялся, как колос, но под тяжестью собственных зерен склонился к земле. И когда мы мечтаем, не столь тяжело нам мечтания бремя, сколько трудно мечтою своей поделиться со всеми: как одним колоском накормить миллионное племя? И, однако, ждать нельзя. Надо действовать. Это необходимо. Посмотрите на карту! Воистину необозримы наши земли: нам полполушария вверено… В этот век скоростей что пешком, что верхом — все равно получается медленно. Пусть же время вскипит? Пусть докажет оно, что ожило! Пусть грядущее кровью струится у родины в жилах! А пока что наша карта захватана лапами жирными. А пока что эти лапы играют не в карты, а — нашими жизнями. А пока что, изнывая от жажды, рубят негры тростник до заката с рассвета. И слезой серебрится медовая капля на остром мачете. А пока что… Вот такая пока что история. Все у нашей Америки есть. Нет лишь голоса, хлеба да собственной территории.