Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 48

48

ПОРФИРИО БАРБА ХАКОБ[136]

Перевод Т. Глушковой

Человек

Вы, в чьем сердце не было скорби по господу богу, а на руках — крови убийства, те, чей разум не потрясен был Вселенной, кто не слышит, как червь трусости неустанно подтачивает нашу душу, кто не знавал ни высочайшей хвалы, ни неизбывного позора; вы, кто был счастлив в самую меру — без ослепительных озарений, негаданных, ежечасно возможных, кто не задумывался о призрачности Пространства и Времени и полагает, что жизнь ограничена очевидным: закон, брак, любовь и ребенок; кто колосья крадет у разгневанной пашни и невозмутимо разламывает хлеб вымытыми руками; кто произносит: «светает», — не замирая перед волшебным ирисом зари; кто не сподобился стать просто-напросто нищим или добыть хлеб и кров своими трудами среди разоренья, трущоб, нищеты; кто в бедности не умел отсчитывать дни, не рассуждая, а лишь терпеливо страдая; те, кто не бился от ужаса в страшных тисках, железных объятиях страсти, те, чья душа не сгорала в темном и чадной огне, — сумрачная, немая, сосуд позора, светильник безмерной жертвенности, — те не постигли страдальческой сути этого имени: ЧЕЛОВЕК.

Сердце

О, цветущее сердце мое, погоди! Красный маяк, зажженный в моей груди, пурпурный сгусток, темная роза страсти, ты, мое сердце, станешь когда-нибудь старым. Твой ритм волны, дуновения ветра в апрельских садах, твой аромат весны, детский порыв, печали любви будут развеяны в прах времени мягкой рукой — не вечно тебе колотиться, и бросят тебя в тюремный покой, опустелый ларец, мертвая птица. Песни твоей трепетанье, жадное пламя, что плоть мою яростно жжет, гнева и слез накипанье — все, растаяв, уйдет. Ты, цветущее сердце мое, погоди, — красный маяк, зажженный в моей груди, пурпурный сгусток, темная роза страсти… О, мое сердце!.. О, мое сердце!..

Песнь глубинной жизни

Человек — это нечто тщетное,

изменчивое и колеблющееся.

Монтень Дни бывают, когда так легки, так легки мы, будто ветер, что плещет в зеленом древесном уборе, будто нам в небесах улыбается ласково Слава, — жизнь ясна и распахнута, словно лазурное море. Дня бывают, когда так щедры, так щедры мы, будто пашня в апреле, что дышит податливо страстью: разум смело парит над безмерным простором вселенной, а в душе — озаренье, и мудрость, и гордое счастье. Дни бывают, когда мы столь глухи, столь глухи, точно камня нутро, будто сами мы в камень одеты: ночь в безмолвье проносит над нами огни смоляные, за Добро и за Зло почернелые сыплет монеты. Дни бывают, когда мы бездумны, бездумны (вод сапфирная синь! Детство в сумерках, синих и зыбких!): и строка из стихов, и лесная летящая птица, даже горесть — и та предстает нам достойной улыбки. Дни бывают, когда в нас — желанье, желанье, так что лучшая женщина вряд ли насытить нас может: миг прошел, как, лаская ей грудь, мы ее обнимали, но округлость плода — и мы снова в пылающей дрожи. Дни бывают, когда так мрачны, так мрачны мы, будто сосны в ночи, будто стоны лесов темнокрылых. Изнывает душа — мировой ей не выплакать скорби, сам господь в эту пору утешить нас был бы не в силах. И бывает еще… день… единый… единый… Якорь поднят! Заря красновато забрезжит… О земля! Налетают гремучие ветры в день, когда на земле нас никто нипочем не удержит!

ЛУИС КАРЛОС ЛОПЕС[137]

Перевод О. Савича

Моему родному городу

Печальный град, вчера — царица моря.

Х.-М. де Эредиа Ты был для предков — золотая манна и все забыл, мой город грязно-белый. Где времена креста, меча, обмана? Когда погас светильник закоптелый? Эпоха авантюрного романа окончилась. На рейде каравеллы не выплывут из зыбкого тумана, и не в горшки льют масло маслоделы. Во времена колониальной были твои сыны едва ли походили на воробьев, трещащих без запинки. Сегодня в затхлости нечистоплотной внушаешь ту же нежность безотчетно, как стоптанные, старые ботинки.

Провинциальные девицы

Приди, Сусанна, я хочу твоей любовью насладиться…

Легар Провинциальные девицы, не выйдя замуж, год за годом тонут в романах-фельетонах, следя за жизнью из окна, с балкона… Провинциальные девицы всегда с иголкой и наперстком рядом ничем не заняты. Вот разве на ночь пьют кофе с молоком и мармеладом. Провинциальные девицы, когда на час решатся дом покинуть, уходят в церковь спозаранку домашнею походкой, как гусыни. Провинциальные девицы, и перезревшие, и прочее такое, поют с утра до ночи; «Приди, Сусанна, и побудь со мною…» О, бедные девицы! Так бесполезны, бледнолицы, так целомудренны, что даже дьявол шепчет, скрестивши руки: «Бедные девицы!»