Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 54

54

III Мой кораблик — из бумаги, только грезы — жизнь бродяги, путь морской. Ах, когда ж судьбы веленьем будет мне дано забвенье и покой!

Сумерки

Кровоточит зари распоротый живот. Дымящаяся кровь стекает на холмы, на плоский бледно-синий небосвод, на оловянный блеск морской волны. Утесы — как собранье мокрых спин, у пульта вечер — странный дирижер. Он мачты скрип навязчивый, как сплин, вплел в плеск волны и в чаек хриплый хор. Над морем сумрак поднял серый стяг и горизонт замкнул стальным кольцом. На горизонте сумрачном маяк нам кажется пурпуровым цветком. И водоросли — волосы наяд — колышутся, подхвачены волной. И горьковатый йода аромат расплескивает в воздухе прибой. Вот, как тюлени, тучи улеглись и высыпали звезды, как роса. Тяжелой поступью идет по скалам бриз и заглушает склянок голоса.

БОНИФАСИО БИРНЕ[150]

Мое знамя[151]

Перевод В. Столбова

Я — скиталец с угрюмой душою возвратился в родные края и увидел я знамя чужое над тобою, отчизна моя. Почему ты, кубинское знамя, уступило родной небосклон? Затуманились очи слезами, словно вижу я тягостный сон. Мне достался нерадостный жребий, но я верил и верю в одно: развеваться должно в нашем небе наше знамя — и только оно. По полям, что кладбищами стали, мы за ним мчались в вихре атак. И товарищей мы погребали, завернув их в простреленный флаг. Не сверкали на нем украшенья, и не слышал он льстивых похвал, но достоин бичей и презрения тот, кто веру в него потерял. Нас морили в темницах, но жалоб не срывалось с искусанных губ, знамя родины нас согревало на чужбине, в холодном снегу. Осеняла нам радость и муки одинокая наша звезда,[152] и наемника потные руки не держали наш стяг никогда. Где бы ни был я, родины знамя гордо реяло в песнях моих, и в изгнанье оно было с нами, наполняя и душу и стих. Пусть же солнце на вольном просторе и над островом нашим родным наше знамя на суше и море освещает лучом золотым. Если ветры враждебные, воя, попытаются флаг наш сорвать, из могил встанут наши герои и сумеют его отстоять.

РЕХИНО ЭЛАДИО БОТИ[153]

Перевод М. Симаева

Если бы душа имела руки

Вхожу в тебя, святой поток природы, дай мне покой и сердце ободри, дай сумеркам моим клочок зари, чтоб с ним уйти в ребяческие годы. От памяти моей отмой невзгоды и борозды обид с нее сотри: для ссадин, что кровоточат внутри, твой поздний свет целительнее йода. Как кротко ты и как безгрешно спишь, и омывает снов твоих излуки закатного сиянья благодать. Как неоглядна даль! Какая тишь! О, если бы душа имела руки, чтоб море, горы и поля обнять.

Аромат твоей угасшей любви

Опять заря. И снова шум ветвей. Стихи, роса и терпкий запах рани. Забытое волнение, навей, навей душе обман воспоминаний. И горечи мне принеси чуть-чуть, чтоб скуку пресноватую приправить. Но ты молчишь. Ты не наполнишь грудь былой тревогой. Что с собой лукавить! И я молюсь, молюсь о той заре, о том объятье — там, на пустыре, о той дрожавшей на ветру косынке, о мятой мальве, о дыханье трав, о кратком счастье, что, со мной устав, ушло навеки — вон по той тропинке.

Пантеизм

Своей гранитной гармоничной плотью скала нагая взметнулась к бесконечности, в полете изнемогая. Зюйд гонит волны рать за ратью, дробя их об утесы, и хриплые ревет проклятья под стон их тысячеголосый. Как черный символ океанской души, внезапные провалы зияют на груди гигантской меж радугой и гребнем вала. Даль не прорежут альбатроса крылья, и парус не мелькнет на водной круче, не видно ни следа от киля, ни тучи. И лишь под шквалом ураганным кипит свирепой круговертью бой между жизнью — океаном — и камнем — смертью. Удары волн ударом встречным превозмогая, сама насмешка над быстротечным скала нагая. Проходит жизнь, и постепенно жар чувств исходит в пепел серый, а в сердце из песка и пены слагаются аккорды «Мизерере».