Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 56

56

Трущобная луна

Перевод А. Гелескула

С темного неба, как из ночлежки душной, сонное и тупое, смотрит лицо ее с миною злой и скучной от перепоя. По ней стосковались бары, вакхово стадо млеет, — сброд салютует дымом дрянной сигары луне городских окраин, трущобной фее. И та не в обиде — как дома в любой подворотне. И по сердцу каждый бражник луне городских окраин — бывалой сводне, искусной в полночных шашнях. Трущобный содом хохочет, ликуют ловцы удачи; луна воровская, кума непроглядной ночи, о темных делах судачит. А свет фонарей в тумане сочится, как яд из ампул, и плачет шарманка, — и тяжко толпу дурманит таинственный вальс сомнамбул. Но кратко веселье плебса, а гаснет фонарь последний — я вот над трущобным мраком куда-то на новый шабаш луна улетает ведьмой, махнув помелом гулякам. Ищет ночлег оборванец, стихают шаги за дверями, полночный патруль выправляет зигзаги пьяниц, и мостовые стелятся пустырями. И, грязный от слез и пудры, один лишь Пьерро с гитарой слоняется, шут печальный, в ночи пустынной и душной, спеша для луны исторгнуть какой-то куплетик старый и никому не нужный.

ХОСЕ САКАРИАС ТАЛЬЕТ[156]

Румба

Перевод Н. Горской

Мама, румба, барабаны и труба! Мамимба-барабан, мабомба-барабан! Мама, румба, барабаны и труба! Мабимба-барабан, мабомба-барабан! Эту румбу пляшет черная Томаса! Эту румбу пляшет Хосе Энкарнасьóн! У Томасы ляжки заходили ходуном; а у негра ноги — живые две пружины, и живот пружинит, и, весь пружиня, к ней на каблуках подходит он. Каблуки-чаки-чаки-чараки́! Чаки-чаки-чаки-чараки́! Тугие ягодицы девчонки Томасы — два огромных шара — вокруг оси незримой в сумасшедшем ритме начали вращаться, бросая дерзкий вызов дрожью сладострастной, когда пошел в атаку Че Энкарнасьон; у Че — марионетки — мускулы крепки, весь дугой он выгнут, корпус откинут, руки — недвижны, ноги — в работе, волны равномерно сотрясают чресла, и вперед он устремлен. Продолжайте пляску-чече-пляску-пляску! Продолжайте пляску-чече-пляску-пляску! Продолжайте пляску-чече-пляску-пляску! Черная Томаса дразнится упорно, — ускользают бедра, подбородок вздернут, — поднимает разом две руки атласных, в их ладонях гладких — эбеновый затылок, — предлагает груди: круглые гранаты колыхнулись влево, колыхнулись вправо, и на них глазеет Че Энкарнасьон. Каблуки-чаки-чаки-чараки! Чаки-чаки-чаки-чараки! Негр неистово ринулся на приступ, перед нею машет шелковым платком — будь готова к бою, черная Томаса, видишь, твой противник взбешен, разъярен! «Стой, смуглянка!» — завывает смуглый. (Из глотки — хрип, а глазшца — угли, это дьявол или Че Энкарнасьон?) Черная Томаса ловко увернулась, «Нет!» — ему сказала и расхохоталась — до чего ж обидный тон! Прямо перед носом задом крутанула — пусть он знает место, Хосе Энкарнасьон! Мама, румба, барабаны и труба! Мабимба-барабан, мабомба-барабан! Взвизгивают флейты, звякает марака[157], трезвонит колокольчик, грохочет барабан. Приседает низко, почти касаясь пола, в полуповороте Хосе Энкарнасьон. И девочка Томаса расслабилась невольно, и пахнет сельвой, и пахнет полем, и пахнет самкой, и пахнет зверем, и пахнет сельской глушью и пыльным городским двором. Головы танцоров — темных два кокоса, на которых кто-то начертал известкой сверху знак вопроса, тире — со всех сторон. И два тела влажных — два кувшина черных, И сияет каждый, пóтом окроплен. Взвизгивают флейты, звякает марака, трезвонит колокольчик, грохочет барабан. Каблуки-чаки-чаки-чараки! Чаки-чаки-чаки-чараки! И дрожат танцоры в бешеном экстазе, в пароксизме страсти Че Энкарнасьон, больше не до шуток девочке Томасе, барабан безумный изрыгает стон. Пики-тики-пан, пики-тики-пан! Пики-тики-пан! Пики-тики-пан! Падает на землю девчонка Томаса, падает на землю Хосе Энкарнасьон; они в клубке едином завершают пляску, надорвался в крике большой барабан, кон-кон-кончилась румба, ко-мабó-бам-бам! Па-ка, па-ка, па-ка-пам! Па-ка, па-ка-пам! Пам! Пам!.. Пам…