Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 72

72

Недобрый знак

I Когда услышишь ты, что я старею, что устаю я от пера и книг, что философских выкладок язык мне с каждым днем становится темнее; когда тебе расскажут, что идеи мне кажутся игрушками на миг, что жить на ренту я давно привык и счастлив синекурою своею — ты им напомни, что весны расцвет подарит молодую зелень саду — она затмит плоды минувших лет; но если ты услышишь, что в ответ на вызов алых уст я прячу взгляды, тогда считай, что мне спасенья нет. II Как садовод, смиренно, терпеливо вершу я повседневную страду и каждый миг свой отдаю труду, распределяя время бережливо. Убытка не боюсь, не жду наживы, а потому им счета не веду и семя высеваю в борозду без промедленья, но неторопливо. Покуда час последний не пробьет, я поглощен заботою земною: по осени снимать я должен плод, сажать, полоть и прививать весною; когда ж из рук мотыга упадет, узнаете, что смерть пришла за мною.

МАНУЭЛЬ МАПЛЕС АРСЕ[192]

Революция

Перевод А. Эйснера

О ветер, ты предвестник этого запретного часа. О поблекшие эпохи, переживающие последнюю осень. Предчувствуя конец, простились горизонты со стаями птиц перелетных, и лепестки цветов, похожие на клавиши, опали. Ветер времени рвет космическую материю, и эта музыка разносится как пропаганда по балконам, скрипит несмазанными флюгерами и расцветает в окрестных пейзажах. О ветер, вдохновляющий железную диктатуру, которая сотрясает государство! О толпы людей, сияющих, и поющих, и возносящихся сердцем! Закат загорается бунтом кровавым и озаряет предместья, взлохмаченные деревья подаяния просят под окнами, заводы воспламенились багровым вечерним пожаром, а в прозрачном небе самолеты выписывают сложные фигуры. Шумящие шелком знамена повторяют пролетарские призывы и разносят их по городам. На романтическом митинге перед отъездом и ты и я плачем, но я коплю надежду на встречу. Разбитая станция остается в твоих руках, и обморок твой на перроне — высочайшая нота прощанья. Я целую твою фотографию в поезде, испуганно убегающем в потемки, пока сухие листья опадают на наши с тобой дороги. Скоро поезд поднимется в горы. Как великолепна география Мексики! Виды ее с высоты самолета, невыразимые вершины политической экономии — густой дым фабрик, теряющийся в тумане времени, и эклектический гомон стихийных восстаний. Всю ночь напролет солдаты изливают душу в песнях. Но вражеская артиллерия выслеживает нас и не щадит красот природы. Тяжелые громыхания вселяют в нас внутренний трепет, и рушится прелесть горных панорам. Воинские составы идут во все четыре стороны света. Боевое крещение — это неразбериха, в которой мужчины азартно играют в карты, а также в самопожертвование. О, этот военный поезд, мы в нем и пели и делали Революцию. Никогда прежде я не был ближе к смерти. Однако вечер я провожу с тобою в негаснущем свете воспоминаний, но неожиданно входят другие, заглушая и наше понимание событий, и сомнительные картинки на полях гороскопа. А там, далеко, беременные женщины остались молиться за сражающихся каменному Иисусу. По окончании бойни ветер вторично рвет в клочья кружево сновидений… Зарю моих стихов я отрясаю на сопротивление вражеских сердец, и хладное дыхание столетий ласкает мой горячий лоб, пока в величественное забвенье уходят дорогие имена.

Хосе Клементе Ороско «Окоп».

Роспись в национальной подготовительной школе в Мехико.

1922–1927 гг.

КАРЛОС ПЕЛЬИСЕР[193]

Перевод Б. Дубина

Желания

Зачем ты мне руки, тропик, наполнил красками дня? Камня коснуться — станет чашей, полной огня. Дальних краев затишье в час, когда ляжет мгла, я взбудоражу эхом радужного стекла. Дай хоть на миг иную долю — не зной и крик! Дай поменять широты сердца — хотя б на миг, с сумерками смешаться в осиротелом доме, замереть на балконе, что обветшал и тих, спрятаться с головою в складках накидки тонкой, нежной рукой коснуться долгих волос твоих, пеной взлететь над мысом кроткого отреченья и воплотить раздумье только в тончайший штрих. О хоть на миг разжалуй из вестовых огня! Зачем ты мне руки, тропик, наполнил красками дня!