Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 76

76

ХАЙМЕ САБИНЕС[200]

Перевод И. Копостинской

Медлительное, скорбное животное

Медлительное, скорбное животное… Таким живу. И был всегда такой. Скорбный с тех самых пор, когда схлестнулись ветер, пыль и вода. Я с незапамятных времен протягиваю руку богу. Скорбный, как очертанья этих скорбных гор в ночи проклятого и злого одиночества, тяжелого, как забытье. Оно подкатывает к горлу, а струпья тишины сжимают, душат и снова отпускают. Скорбный, как этот голос скорбный, как будто он возник еще задолго до того, как зародилась жизнь. Который постепенно постигаем… Скорбный сам по себе, как эта ночь и до меня и после. А плоть моя точь-в-точь, как мой язык с далеких, незапамятных времен предчувствует, пророчит. Медлительный из глубины веков, покрытых мглой — Далекий, дальний, незнакомый голос — оттуда, где лишь покой небытия немой. Медлительное, скорбное животное. Таким живу. И был всегда такой.

Ты горе тащишь на плечах

Ты горе тащишь на плечах. В твоих карманах одна печаль, а под ногтями горькая земля могил, и кровоточат ссадины. Запавшие глаза обведены глубокой тенью — ее как будто впрыскивает ночь, впиваясь бесчисленными иглами. У тебя сердце выздоравливающего — беспомощное, неуклюжее, как новорожденный, и нежное, как яблоко. Идешь по улицам, присматриваясь, наблюдая… И ширится улыбка на губах. Ты чувствуешь себя, как первый житель на земле. Ведь ты воскрес. И для тебя вся эта улица, дома, деревья, дымка… И солнце, что вонзается и жжет, и зябкий вечер, наводящий на мысли о постели теплой и женщине. И ночь, которая любовно обнимает тебя и книгу у тебя в руках. И утро дымное перед работой. Грохочущие глотки шумных фабрик. И распорядок канцелярий — тоскливый, как несварение желудка. И влажность унавоженных конюшен, витрины бакалейных лавок, столпотворенье разноцветных тентов, приправленная борной кислотой вода контор и ежедневная карболка мессы. И мудрость мусорщиков грустная. Все для тебя. Весь этот город любви, соблазнов, преступлений и упорядоченных сплошь безумств. И острая потребность кого-то отыскать, и одиночество в вечерней толчее… Библиотеки и бордели, кино, театры, стадионы, арены, танцплощадки, асфальт пустынный на рассвете, — все для тебя. И эти люди, и призраки людей. И те, вернувшиеся к жизни, и эти тени — они едят, передвигаются и веселятся, страдают, наслаждаются, болеют, умирают везде, где ты бываешь… И для тебя все эти сбившиеся в кучу руки, чтоб ты пожал их своими культями — руками, которые, конечно, тут же вырастут… Тебе дано все это, чтобы и ты себя отдал и чтобы ты оставил свое изношенное тело там, где лежишь ничком в пыли и плачешь. И чтобы ты поднялся в твои тридцать три года, и чтобы ты играл с детьми своими и с народом во имя отца и святого духа, во имя горького сиротства и раненого духа, во имя славы той игры, в которую играет человек.

НИКАРАГУА

ХОСЕ КОРОНЕЛЬ УРТЕЧО[201]

Маленькая ода дядюшке Койоту[202]

Перевод В. Васильева

Среди животных дядюшка Койот не кто иной, как Дон Кихот. Как одинокий пес, он не встречал привета, сын беззащитности, не забегал в стада, его чужая трогала беда, он жил прекрасною мечтою, но за это издевки и пинки терпел всегда. Теперь он постоянный странник на тропах сказок самых странных. До фруктов он охотник был большой, притом не признавал в садах калиток, шкафов закрытых и собственности, как на грех, чужой. Глотая запахи из деревенских кухонь, он угодил в капкан, и, жертва хитрости скупых крестьян, в кругу бранчливых злых старух он чуть не скончался, страхом обуян. Так Дон Кихотишкою кухонным прозвали Кайота, рыцаря печали. Верша неправый суд, все были с ним безжалостны и грубы, ему спалили зад, повыбивали зубы, и в довершенье бед он прыгнул в пруд, в котором лунное увидел отраженье и порешил, что это сыр. Тут кончились его мученья: Койот земной покинул мир и поселился в мире сказки. Был наделен такою же судьбой китайский поэт Ли Бо.

ПАБЛО АНТОНИО КУАДРА[203]

Перевод В. Столбова

Жарким августом[204]

Хороводом ангелов, написанных фра Анжелико[205], показались мне эти птички, танцевавшие самозабвенно вокруг мертвого тела змеи. Они танцевали, как-будто со смертью чудовища в мире окончилось зло. Также теперь и народ машет, ликуя, цветами и флагами, веря, что только один человек был причиною всех его бед. Люди танцуют под солнцем, на улицах. А в мрачных расселинах чьих-то сердец молча свивает гнездо новая тирания.