Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 9

9

Вариации

Перевод Г. Шмакова

Ты здесь, со мной, и вновь в твоем дыханье я чую воскурений древний дым, я слышу лиру, и в воспоминанье опять встают Париж, Афины, Рим. Дыши в лицо, пусть кружат роем пчелы, сбирая с кубков олимпийских дань, полны нектара греческие долы, и Вакх, проснувшись, будит смехом рань. Он будит утро золотой Эллады, сжимая тирс, увенчанный плющом, и славят бога пляскою менады, дразня зубами и карминным ртом. Вакханки славят бога, тают росы вокруг костра, рассвет жемчужно-сер, и от огня румяней рдеют розы на пестрых шкурах бархатных пантер. Ликуй, моя смешливая подруга! Твой смех — вино и лирные лады, у Термина он треплет ветром юга кудель длинноволосой бороды. Взгляни, как в роще бродит Артемида, сквозя меж листьев снежной наготой, как ищет там Адониса[18] Киприда, с сестрою споря нежной белизной. Она как роза на стебле, и нарды в себя вбирают пряный аромат, за нею мчатся свитой леопарды, за ней голубки белые летят… * * * Ты любишь греков? Ну, а я влюбленно смотрю в таинственную даль веков, ищу галантных празднеств мирт зеленый, страну Буше[19] из музыки и снов. Там по аллеям шествуют аббаты, шепча маркизам что-то на ушко, и о любви беспечные Сократы беседуют лукаво и легко. Там, в изумрудных зарослях порея, смеется нимфа уж который год с цветком аканта, мрамором белея, и надпись Бомарше[20] на ней живет. Да, я люблю Элладу, но другую, причесанную на французский лад, парижскую нескромницу, живую, чей резвый ум на игры тороват. Как хороша в цветах, со станом узким богиня Клодиона[21]! Лишь со мной она лопочет тихо по-французски, смущая слух веселок болтовней. Без размышлений за Верлена разом Платона и Софокла б я отдал! В Париже царствуют Любовь и Разум, а Янус власть отныне потерял. Прюдомы и Омé[22] — тупы и грубы, что мне до них, когда Кинрида есть, и я тебя целую крепко в губы и глаз не в силах от тебя отвесть… * * * Играет мандолина, звуки, плача, влетают в флорентийское окно… Ты хочешь, как Панфило[23] у Боккаччо, тянуть глотками красное вино, шутя, внимать соленым разговорам поэтов и художников? Смотри, как сладко слушать ветреным сеньорам о шалостях Амура до зари. * * * Тебе милей Германии просторы? Песнь соловья, луны белесый свет? Ты будешь Гретхен, чьи лазурны взоры, — навеки ими ранен твой поэт. И ночью, волнами волос белея в лучах сребристых, на крутой скале, красавица русалка Лорелея нам пропоет в сырой туманной мгле. И Лоэнгрин предстанет перед нами под хмурым сводом северных небес, и лебедь, по воде плеща крылами, напомнит формой шеи букву «S». Вот Генрих Гейне; слышишь, как в дремоте о берег трется синеглазый Рейн, и, с белокурой гривой, юный Гете пьет чудо лоз тевтонских — мозельвейн… * * * Тебя манят земли испанской дали, край золота и пурпурных цветов, любовь гвоздик, чьи лепестки вобрали пылающую кровь шальных быков? Тебе цветок цыган ночами снится? В нем андалусский сок любви живой, — его дыханье отдает корицей, а цвет — багрянец раны ножевой. * * * Ты от востока не отводишь взора? Стань розою Саади[24], я молю! Меня пьянят шелка и блеск фарфора, я китаянок, как Готье, люблю.[25] Избранница, чья ножка на ладони поместится! Готов тебе отдать драконов, чай пахучий, благовонья и рисовых просторов благодать. Скажи «люблю» — у Ли Тай-бо[26] немало подобных слов, его язык певуч, и я сложу сонеты, мадригалы и, как философ, воспарю меж туч. Скажу, что ты соперница Селены, Что даже небо меркнет пред тобой, что краше и милей богатств вселенной твой хрупкий веер, снежно-золотой. * * * Шепни «твоя», явясь японкой томной из сказочной восточной старины, принцессой, целомудренной и скромной, в глазах которой опочили сны, той, что, не зная новшеств Ямагаты[27], под пологом из пышных хризантем, сидит недвижно в нише из агата, и рот ее загадочен и нем… Или приди ко мне индусской жрицей, справляющей таинственный обряд, ее глаза — две огненные птицы, пред ними даже небеса дрожат. В ее краю и тигры и пантеры, там раджам на разубранных словах все грезятся плясуньи-баядеры в алмазах и сверкающих камнях. Или явись смуглянкою, сестрою той, что воспел иерусалимский царь,[28] пускай под нежной девичьей ступнею цикута с розой расцветут, как встарь… Любовь, ты даришь радости любые! Ты скажешь слово — зеленеет дол, ты чарами заворожила змия, что древо жизни некогда оплел. Люби меня, о женщина! Какая страна твой дом — не все ли мне равно! Моя богиня, юная, благая, тебя любить мне одному дано. Царицей Савской[29], девой-недотрогой в моем дворце, где розовый уют, усни. Рабы нам фимиам зажгут, и подле моего единорога, отведав мед, верблюды отдохнут.