Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 96

96

Элегия герцогу де Мармелада

О безупречный, очей услада, герцог де Мармелада! Где сегодня твои кайманы в дальней деревне Понго? Где округлая, голубая тень твоих баобабов? Где пятнадцать твоих красоток, пахнущих сельвой и тиной? Впредь не отведать тебе жаркого из молодого мяса, искать знакомые обезьяны вшей у тебя не будут, не выследит глаз твой, нежный и томный, женственную жирафу в оцепенелом молчанье равнины, в сонной жаре саванны. Кончились ночи твои с кострами, взметавшими желтые космы, и с монотонной капелью — вечным рокотом барабанов, в чью глубину, как в теплую тину, медленно ты погружался, дна достигая — заветного слоя прадедов и прабабок. Нынче в нарядном мундире французском шествуешь ты изящно, липкою патокой льстивых приветствий ты, царедворец, залит, а ноги твои, наплевав на титул, орут из модных ботинок: — Эй, Бабилонго, пройдись по карнизу! Пройдись по дворцовой крыше!.. Ах, как с мадам Кафоле учтив ты, как обходителен с нею! Ты весь — как бархат на волнах скрипок на изумрудных волнах; но еле сдерживаешь ты руки, вопящие из перчаток: — Эй, Бабилонго, чего ты медлишь?! Вали ее на кушетку!.. От дна, от глубин, от заветного слоя прадедов и прабабок, в оцепенелом молчанье равнины, в сонной жаре саванны, плачут — о чем же? — твои кайманы в дальней деревне Понго, о безупречный, очей услада, герцог де Мармелада!

Удовольствия

Французский флаг заходит в гавань. Шлюхи, борделей лоно настежь распахните! Британский стяг в порту. Пора притоны от нищих завсегдатаев очистить! Хоругвь американцев… Негритята и пальмы все должно быть наготове! Ром, девки, черные мальчишки. Сладость трех главных сил, трех мощных воплощений Антильских островов.

САЛЬВАДОР

КЛАУДИА ЛАРС[254]

Песнь

об индейском ребенке

Перевод Т. Глушковой

Смуглый малыш уснул… Вот отыскать бы на свете того, кто влил ему в жилы кровь орехового цвета. Может быть, ком земли в этом замешан действе; может, сова-науаль, преданная индейцу? Ох, и глядела я — всю обошла я землю! — на маис и магей[255], на вулканы и сельву. Все-то искала я, — ох, отыскать не сумела! — взмыла из-под разбитых ног стайка горлинок белых. Улыбнулся во сне… Видит дитя, наверно, храм ушедших людей, что нынче в песках затерян. Древних времен ткачи ткали фазанов на ветке, с греческих ваз цветы живут на материн ветхой. И дороги ведут от Исáлько к Петéну сквозь бабочек, и листву, и бешеных трав сплетенье. Вздыхает во сне малыш… И возвращаться медлит в страну, где все, что прежде цвело, от горя теперь померкло. В раковине морской древний грохочет ветер, раковина хранит далекий берег рассвета. Засохли ши́ло цветы, а прежде медом желтели; яшмовое острие на три куска разлетелось. Беглым народам — бежать, больше спасенья нету, топот тяжких копыт мчится за ними по следу. Тише: проснется малыш… Голова заболела, больно ему во сне з а этот край омертвелый. Боязно одному; снова — и не заметишь — сон его оплетут воспоминаний сети. Страхи, как ночь, длинны, тяжки, как путь индейца… Мается он во сне, в дремоте немого детства.

РОКЕ ДАЛЬТОН ГАРСИА[256]

Иду к твоим боям

Перевод П. Грушко

Отчизна, крестьянка-мать, я умолкаю, голос твой заслышав, и чувствую, как сердце наполняет любовь К тебе! Когда я думаю об улицах угрюмых и о горах, стремительно взмывающих в заоблачную высь, о шумных митингах твоих, о каждом голодающем ребенке, о пролитых в молчании слезах, о вспышках гнева и о твоих кровоточащих ранах, когда я думаю о голосах печальных, о трудном хлебе, о спинах, по которым плеть гуляет, когда я вспоминаю всех убитых и каждый выстрел по Свободе, и каждого предателя и тех, кто кулаки до крови сжал в карманах, когда я думаю о знамени твоем, О времени, летящем над тобою, и о глазах, в которых смерть застыла, и о других глазах — глазах слепцов, — я в битвы за тобой иду, отчизна! Ты словно роза в сердце распустилась!