Завещание Тициана - Прюдом Ева - Страница 30

— Это Лев, пес, подаренный мне королем Франции. Бесподобное существо, и не в пример Вавелю здоровое и выносливое.

Ответом ему был полный нетерпения лай. Карлик сделал еще один пируэт и попрощался с гостями.

— Конь о четырех ногах, и тот спотыкается. А что уж говорить о кобеле. Я дрессирую своих псов, чтобы они подавали мне реплики на сцене. Настало время уделить им внимание.

Он приподнял маску и поклонился. Его необычная наружность была последним, что увидели Виргилий и Мариетта перед уходом.

Оказавшись мгновение спустя на улице, они не сговариваясь знали, куда лежит их путь и в чьи двери им стучаться. Не ясно было только одно: с кого начать, с Зена или Олимпии?

Олимпия принимала солнечную ванну на своей альтане — небольшой квадратной террасе, отделанной деревом, — на крыше дома, находящегося на Цирюльной улице в квартале Сан-Поло. В дверях дома Виргилий и Мариетта столкнулись с Наиной, гостившей у подруги. Виргилий отвесил ей учтивый поклон, Мариетта ограничилась брошенным в ее сторону непроницаемым взглядом. Служанка повела их наверх. Олимпия распустила волосы, подставив их солнечным лучам. Виргилий обратил внимание, что светлый цвет волос с рыжим оттенком, называемый венецианским, доминировал на полотнах венецианских художников, да и в самом городе. Мадонны и античные Венеры кисти Тициана или Тинторетто непременно были с локонами, косами желтого цвета с примесью оранжевого. Во всех стихотворениях Пьетро Бембо, известных Виргилию, прославлялась красота золотых волос. И потому он нисколько не удивился, что Олимпия старается придать своим волосам отлив, модный в Светлейшей. С этой целью она надела на голову прелюбопытную шляпу с широкими полями, закрывавшими лицо от солнечных лучей, и с дыркой вместо донышка, в которую были пропущены пряди.

Стоило Виргилию увидеть ее лицо, как он вскрикнул. Мариетта пристально посмотрела на него. Олимпия улыбнулась.

— Синьора, вы поразительно похожи на одну мою приятельницу из Парижа.

Взгляд юной художницы затуманился.

Чем больше Олимпия улыбалась, тем сильнее была ее схожесть с Лизеттой, подружкой Пьера: те же высокие скулы, голубые миндалевидные глаза, тот же нежный овал лица, вздернутый носик и аппетитные губы. Хотя она сидела, было видно, что она вряд ли превосходит ростом лавочницу с моста Нотр-Дам. Главное различие двух женщин состояло в цвете волос: каштановые у парижанки и белокурые у венецианки. Пока шел обмен любезностями, служанка обмакнула губку, насаженную на палку, в сосуд с обесцвечивающей жидкостью и смочила ею волосы куртизанки. Распространился неприятный запах, от которого гости поморщились. Куртизанка извинилась и раскрыла свой секрет:

— Существует много всяких рецептов обесцвечивания волос: и крапивный отвар, и цикорный, и отвар из листьев плюща. Иногда я использую смесь оливкового масла и осадок белого вина. Но нет ничего действеннее, чем моча.

Ни Мариетта, ни Виргилий глазом не моргнули. Дочери художника были известны свойства мочи, которую она порой добавляла в краски вместо щелочи. А молодому юристу был известен древнеримский закон, по которому содержимое публичных писсуаров продавалось прачкам для отбеливания белья.

— Мы пришли не за тем, чтобы похищать у вас секреты красоты, — отвечала Мариетта, которую природа наделила чудесными золотыми волосами.

И все же Мариетта не удержалась и выразила восхищение серьгами куртизанки — чистейшими изумрудами.

— Это подарок на мой день рождения одиннадцатого августа, — лаконично пояснила хозяйка.

Служанка принялась тщательно расчесывать мокрые волосы. Это ни в коем случае не мешало Олимпии рассказывать о своем последнем визите к Атике.

— Мы все попрощались с ней на пороге дома. Слуги были отосланы, и потому она сама проводила нас до дверей. Ну откуда мне было знать, что я ее вижу в последний раз?

Одно слово привлекло внимание Виргилия — «все». Это подтверждало рассказ Фаустино, который мог только слышать, как гости расходились.

— Все, — подтвердила Олимпия. — Мы все вместе вышли из дома. На колокольне Сан-Тровазо пробило одиннадцать. Какое-то время мы еще постояли, болтая, на улице Терпимости, затем разошлись в разные стороны. Во всяком случае, я поступила именно так.

— Никто не возвращался?

— Разве можно знать наверняка? Я дошла с Лионелло Зеном и Зорзи Бонфили чуть не до самого своего дома. Кажется, маэстро Вечеллио с сыном наняли гондолу. Признаюсь, мне не пришло в голову пронаблюдать, в каком направлении пошли Кара Мустафа и Жоао Эль Рибейра.

Отдавая себе отчет, что, если она невиновна, она не представляет себе, кто бы мог совершить убийство — в точности как Эбено и Фаустино, — Виргилий постарался сориентировать ее на побудительные причины зверской расправы, которой подверглась Атика.

— Она была шпионкой. Потому ее и убили.

Глаза Виргилия и Мариетты расширились от удивления, они в один голос переспросили:

— Шпионкой?

Их собеседница прикрыла веки в знак того, что они ее правильно поняли. Щелкнув пальцами, она напомнила служанке, что пора снова смачивать волосы. Та поспешила выполнить ее волю.

— Атика сама мне в этом созналась. Первые шаги на поприще тайной дипломатии она сделала, еще живя у своих хозяев — венецианцев из окружения наместника Венеции в Турции. В их доме много о чем велись конфиденциальные разговоры, ходили разные слухи. Агент Селима Паши и его визиря Соколлу вошел с ней в контакт и предложил платить за сведения. Она дала согласие. Хотела накопить денег, чтобы купить свободу. Но поскольку хозяйка сама ее освободила, деньги ей понадобились, чтобы устроить в Венеции свою жизнь. Она получила официальный статус куртизанки. И продолжала служить туркам. Ее профессия была просто идеальна для этого. Ее салон посещали иностранные дипломаты и венецианские нобили. В постели она выведывала у них все, что касалось Турции, и передавала эти сведения по назначению. Этот род деятельности принес ей немалое состояние. Она сама мне в этом призналась: визирь Мехмед Соколлу и его советник Иосиф Нази исправно платили ей. Однако не они одни интересовались намерениями Венеции относительно ее мусульманского соседа. Франция тоже выказала готовность отблагодарить Атику за ее услуги.

При упоминании своей страны Виргилий поежился. И чтобы понять логику услышанного, попытался вспомнить расстановку сил в Европе. Со времен правления Франциска I Франция завязала тесные связи с Турцией. Этот альянс тревожил другие европейские страны, и в частности — Венецию, находившуюся в прямой конфронтации с Турцией из-за островов в Средиземном море. Жители города дожей каждое утро просыпались в страхе услышать, как их петухи кукарекают на турецкий лад. В ответ на нападение турок на Кипр и на кровавый захват Фамагусты Светлейшая вступила в Святую Лигу, куда помимо нее входили Испания Филиппа II, Ватикан Пия V и куда не пожелала войти Франция. В 1574 году, три года спустя после победы Лиги над турками при Лепанто, любые сведения, касающиеся намерений Венеции по отношению к оттоманской Порте, ценились как в Истамбуле, так и в Париже. Этим объяснялось, что в Атике нуждались как агенты Селима, так и агенты Валуа. Виргилий сравнил показания Олимпии и Фаустино: Франция — Валуа — Генрих III.

— Значит, король Франции виделся с Атикой в Венеции? Хотел бы я побольше узнать об этом.

Олимпия поправила шляпу, развернулась вслед за солнцем, вытерла капли пота на лбу и пустилась в подробный рассказ о визите короля Франции в Венецию два года тому назад.

Во вторник 14 июня 1574 года Генрих де Валуа, герцог Анжуйский, избранный королем Польши, брат короля Карла IX, в Кракове, в замке Вавель, получил известие о смерти своего старшего брата, наступившей десятью днями раньше. Корона Франции после этой кончины переходила к нему.

Он решил тайно покинуть берега Вислы и вернуться в Париж, к своей матери Екатерине Медичи и трону. «Франция и Вы, матушка, стоите больше, чем Польша, — писал он 22 июня той, чьим любимым чадом являлся. — Когда вы станете читать эти строки, я буду уже в Венеции или неподалеку от нее». Появление Генриха III на подступах к Венеции произвело в городе неслыханный переполох. Впервые французский король оказывал Республике подобную честь — и его приняли с королевскими почестями. Еще на материке, в Местре, его появления дожидались толпа народа и семьдесят сенаторов в малиновых мантиях. На понтонном мосту в Маргере его встречал Джованни Коррер, когда-то посол во Франции, в золототканой одежде и три гондолы с чиновниками, бывшими под его началом. Король предпочел сесть в ту из гондол, которая была задрапирована в золотую парчу, остальные были убраны черно-лиловой тканью в знак уважения к его трауру. На гондольерах были ливреи его цветов: желтые с голубой окантовкой. Вокруг собралось две тысячи других гондол, прибывших встречать его. К этому невиданному эскорту добавилась флотилия из пятисот гондол, принадлежащих подеста[61] Мурано. Так началось феерическое пребывание Генриха Валуа в Венеции. На следующий день после своего триумфального появления в лагуне он покинул Мурано и переправился на Лидо на великолепном флагманском корабле. Экипаж из более чем трехсот пятидесяти рабов во всем лиловом и в остроконечных шапочках, украшенных лилиями, доставил его с одного острова на другой. На Лидо его ожидал еще более пышный прием. Гостя встречала величественная триумфальная арка Андреа Палладио. Он был принят Сеньорией и патриархом. В храме Святого Николая хор пел Те Deum[62] в его честь. Затем он был приглашен на борт «Буцентавра» — судна, с которого венецианский дож в праздник Вознесения обручал Венецию с Адриатикой, бросая в море золотое кольцо. Генриха поместили на корме — на троне под балдахином.

61

Мэр в городах Италии. — Примеч. пер.

62

Те Deum laudamus — «Тебя, Бога, хвалим» {лат.) — начальные слова католического благодарственного гимна. — Примеч. пер.