Радиомозг - Беляев Сергей Михайлович - Страница 9

Он упер свои мутные глаза на рупор радио, стоящий на столе. Тяжело передвигая ноги, он подошел к радио поближе и потрогал рычажок, что-то проворчал себе под нос, потом заговорил, отвечая на вопрос Аннушки.

- На меня напали какие-то хулиганы… Затащили в поле, раздели догола, бросили в снег… Только я, сейчас не знаю как, удостоверения спас. Зажал их в кулак, так и спас… Застыл… Очнулся - один в поле. На ваш огонек побрел… и вот…

Человек присел к столу и стал рассматривать устройство стоявшего радио. Лука принес кипящий самовар и стал заваривать чай.

- Да ты чего на радио воззрился? Это мой сын Мишутка наорудовал. На «Красном химике» помощником мастера… Пей горячий. Bезет мне сегодня на нежданных гостей.

- А неожиданные гости… вроде татарина? Как это говорится по-русски? - подмигивая своими мутными глазами, сказал человек, но потом перевел разговор на другое. - На «Красном химике»? На том, что рядом?

- Он самый… Да тебя-то как звать?

Человек отхлебнул из чашки, будто ожегся и подул на кипяток.

- Звать-то меня?.. Миронов… Иван Петрович… Сыром торгую…

Лука налил еще две чашки чая.

- Ну-ка, хозяйка, садись! - Потом кивнул головой человеку. - Говоришь, ограбили?

- Ограбили… Только что получил из седьмого кооператива партию сыра… Еще к товарищу надо было зайти, он в слободке у вас тут живет.

- Грехи, - вздохнула Аннушка, - здесь не вывелись… Да и место глухое.

- Автобус с лета пойдет, - оторвался Лука от чаепития.

- А ваша фамилия - Зубов? - почти шепотом спросил его человек.

- Зубов, Лука Василич… А что? - отозвался Лука, снова наливая чашки.

Человек посмотрел на Луку, но не в глаза, а как-то выше, в лоб ему, словно чего боялся.

- Да я слышал о вашем сыне… Он учится в техникуме с моим сынишкой… У меня тоже есть сын… Музыкой и радио увлекается. Так он говорил, что вашего Мишутку все очень хвалят… Да и я сейчас вижу… Посмотрите, этот радиоаппарат сделан мастерски… Я немного знаю толк в этих вещах.

- А я-то не очень силен, - сознался Лука. - На меня Мишутка сердится, что плохо смыслю в этих волнах, кристаллах да проволоках… Длинные да короткие… волны эти самые… А вот тут у него штуковина вставлена, будто что ни на есть крохотную волну и то поймает.

Набухшие веки человека приподнялись над его мутными глазами и на секунду вспыхнули. Лука поймал этот взгляд.

- Хорош мальчик? А все - наука.

- Я понимаю, понимаю… - закивал головой человек и, не отрываясь, смотрел на радиоприбор Мишутки.

Под окном залаяла собака.

- Кого еще несет? - заглянул Лука в оконце. - Эка темь, ни зги не видать… Пойти посмотреть… Может, Никита заявился?.. Да ведь уж ночь на дворе.

Лука вышел в сени. Собака жалась у крылечка и лаяла в темноту. Он посмотрел с крылечка в палисадник. Никого не было видно. Тогда Лука повернулся и взялся за скобу двери в кухню. Но дверь распахнулась сама. В сенцы из кухни шагнул Иван Петрович.

- Чего тебе? - выговорил Лука.

Иван Петрович ничего не ответил и оттолкнул Луку в сторону. Лука вытянул руку и схватил Ивана Петровича за голову. Иван Петрович спрыгнул с крылечка и исчез в темноте.

- Вот так черт, - поежился Лука и прислушался. Из домика его звал встревоженный голос жены. Он вбежал в комнату. Аннушка сидела на постели и показывала рукой вперед.

- Где он?

Лука развел локти.

- Сумасшедший… убежал.

Аннушка торопливо говорила:

- А он сейчас из Мишуткина радио какую-то катушку вывинтил, в карман спрятал и за тобой следом.

Тут она внезапно вскрикнула и с ужасом посмотрела на руку мужа. Лука посмотрел тоже.

У него в руках был мокрый лохматый парик.

IX. ГОЛОВНАЯ БОЛЬ

Илона, закутавшись в расписную заграничную шаль, сидела у пылавшего камина и задумчиво смотрела, как на поленьях от жара скручивалась сухая береста. Потом белая березовая шелуха вспыхивала, и в комнате по стенам начинали бегать новые отсветы.

Илона отложила недочитанную книгу и потянулась к стоявшему на круглом столике звонку.

Вошла Глафира.

- Ты звонила, Илоночка?

- Да… Сколько времени?

- Полчаса седьмого.

- Спусти портьеры на окнах. Уже темно… У меня все время болит голова… И кажется, что кто-то подглядывает в окна.

Глафира задернула портьеру.

- Ну, кто может подглядывать? Это твои фантазии, Илона. - Она стала шевелить каминными щипцами прогоравшие поленья и повторила: - Сильные фантазии, да.

- Может быть, - слабо согласилась Илона. - Сядь, тетя Глафа, со мной… Посиди… Снег идет?

Глафира села в кресло напротив Илоны.

- Сыплет понемногу. К ночи разыграется метель. Барометр идет на понижение… Ах, эти русские метели. Один падающий снег, который сдувается ветром, и свист… А помнишь, в Шварцвальде? Ветер играет симфонию… Ущелья трубят… Жутко… А здесь от русских знаменитых метелей мне только скучно и хочется опять домой.

- Отца еще нет? - спросила будто саму себя Илона.

- Он рано ушел в город… Вернется, как всегда, после полуночи.

Илона, не отрываясь, смотрела на каминное пламя.

- Как это странно. Я почти не вижу своего отца. Хотя живу в его доме… на этой русской даче… И эта головная боль, непохожая ни на какую боль, ни с чем не сравнимая… Я как будто и вижу отца, но словно во сне, в каком-то странном тумане, словно сквозь тонкую пелену дыма… голубого, заволакивающего. - Она отвела лицо от огня и взяла Глафиру за руку. - Тебе не кажется это странным?

Глафира погладила тонкую руку Илоны.

- Что же тут странного? В ту ночь, когда ты только что приехала, ты перепугала нас с профессором… Закричала… Мы нашли тебя без чувств, в обмороке… Профессор как раз вернулся… Он ухаживал за тобою, все время просиживал около твоей постели, пока ты хворала. А теперь у него дела.

- Ну какие же могут быть дела у отца? - в раздумье опустила Илона голову. - Впрочем, он зарабатывает деньги… Здесь большие средства отпускаются, чтобы догнать нашу европейскую науку. У нас писали, что большевики на этот затраченный капитал получат одних процентов в десять раз больше заграничного. Отец бросил родину, политехникум… из-за денег? Или из-за славы?

- Дела профессора - его дела, - сухо заметила Глафира и отняла руку от руки Илоны.

- А я? - продолжала думать вслух Илона. - Я никак не могу выздороветь. У меня все время болит голова. По телу разлита невероятная слабость. Мне днем лень шевельнуться. О прогулке по воздуху я думаю с ужасом. Я забываю иногда самые простые вещи. Не могу вспомнить, какое вчера было число… Когда читаю, то не понимаю смысла фраз, которые читаю… Может быть, я схожу с ума?

Глафира жидко засмеялась:

- Опять фантазии? Ты просто устала за время болезни… Профессор говорит, что это скоро пройдет… И ты опять будешь бегать на лыжах, как бегала, помнишь, в Шварцвальде… Будем верить профессору. Он очень знающий человек. Недаром он в городе делает дела.

- Какие? - горьким тоном спросила Илона.

- Он, может быть, читает лекции, может быть, ведет работу по специальности… Есть места… Одних университетов в городе три. Впрочем, он раз сказал, что, может быть, его работа в городе скоро кончится… Его контракт с большевиками кончается, и он может вернуться домой… А ты, я думаю, скоро выздоровеешь.

Поленья в камине прогорели и рассыпались блестящими угольями.

Илона слабо улыбнулась.

- Это тоже твои фантазии, тетя Глафа… Они тоже рассыпятся, как уголья в камине… Мне кажется, что я стала другой… Прежнее никогда не возвратится.

Она замолчала и прислушалась. Из-за окон донесся отдаленный гудок.

- Автомобиль? Отец?

Она наклонилась к Глафире.

- Нет, не профессор. Это автомобили на дороге, за полем… Сегодня на соседнем заводе справляют какое-то торжество. Так это туда едут из города гости. Ветром доносит гудки.

- Гости… Торжество, - печально вздохнула Илона. - Неужели есть еще жизнь с гостями, с балами, с торжественной музыкой? Я не верю этому. Все теперь другое. Жизнь другая, я сама другая. - Она наклонилась к Глафире. - Слушай… Я боюсь подумать, что… Боюсь сказать… Но мне кажется, что мой отец сейчас не тот, не прежний… Он тоже… другой.