Уже мертва - Райх Кэти - Страница 65

Он очень терзался.

Из-за того, что я разбередила раны в его сердце?

Нет. Просто ему не дают покоя угрызения совести. Раскаяние.

Раскаяние в чем? В том, что он обидел свою жену?

Нет. В том, что пренебрег ею. В том, что накануне последнего в ее жизни дня отказал ей в разговоре, повернувшись спиной и заснув. В том, что, уходя утром, не удостоил ее элементарным "до свидания". Она умерла, чувствуя себя отвергнутой им.

Я свернула на север на Сен-Марк и въехала в тень эстакады.

"К чему приведут мои расследования? – спросила я себя. – Занимаясь ими, я только причиняю людям страдания. И смогу ли я докопаться до разгадки чудовищной тайны, если целая армия профессионалов до сих пор не сумела этого сделать? Может, я разыгрываю из себя следователя из чистого желания помучить Клоделя?"

– Нет! Я ударила по рулю ладонью.

"Нет, черт возьми, – повторила я мысленно. – Моя задача не в этом. Только я убеждена, что все эти убийства – дело рук одного и того же ненормального. И что он продолжит убивать. Если я хочу предотвратить смерти очередных его жертв, значит, должна продолжать свои расследования".

Я выехала из-под эстакады на свет и, вместо того чтобы отправиться на восток, домой, пересекла Сен-Катрин, развернулась и влилась в поток машин на Вест-20. Местные жители называли ее два и двадцать, но никто не мог мне объяснить, что означает это два и где оно располагается.

Я выехала за пределы города, в нетерпении крепко сжимая руль. Половина третьего, а на дорогах уже образовывались пробки. Кошмар!

Спустя сорок пять минут я увидела Женевьеву Тротье, пропалывающую помидоры позади выцветшего зеленого дома, в котором они раньше жили вместе с дочерью. Услышав шум, женщина подняла голову и смотрела, как я выхожу из машины и пересекаю двор.

На Тротье были ярко-желтые шорты и слишком широкий для ее небольшой груди топ на бретельках. Она смотрела на меня весьма дружелюбно. На плечах и спине поблескивали капельки пота, повлажневшие волосы обрамляли лицо прилипшими к коже завитками.

Мадам была моложе, чем я думала.

Когда я объяснила, кто я такая и зачем приехала, ее дружелюбие сменилось глубокой печалью. Поколебавшись несколько мгновений, она отложила в сторону мотыгу, поднялась на ноги и стряхнула с ладоней землю. Нас окутывало облако помидорного запаха.

– Давайте пройдем в дом.

Подобно Моризет-Шанпу, Тротье опустила голову и не спросила, какое я имею право задавать ей вопросы.

Я последовала за ней по дорожке между грядками, внутренне готовясь к предстоящему трудному разговору. Нижний край широкого блузона Женевьевы при ходьбе раскачивался из стороны в сторону. По ее ногам хлестала трава.

Фарфоровые и деревянные поверхности в чистенькой кухне, залитой солнечным светом, поблескивали. На окнах висели желто-белые занавески из льняной ткани. На дверцах шкафов и на выдвижных ящиках желтыми пятнами выделялись круглые ручки.

– Я приготовила лимонад, – сказала Женевьева, устремляясь к холодильнику.

– Спасибо, не откажусь.

Я села за стол, а она высыпала несколько кубиков льда из пластмассового контейнера в два стакана, наполнила их лимонадом и, поставив на стол, села напротив, избегая встречаться со мной взглядом.

– Мне очень трудно разговаривать о Шанталь, – произнесла она, рассматривая содержимое своего стакана.

– Я понимаю и искренне вам сочувствую.

Она скрестила руки на груди и сильно напряглась.

– Вы приехали, чтобы сообщить мне какую-нибудь новость?

– К сожалению, нет, мадам Тротье. Но и каких-то определенных вопросов не собираюсь вам задавать. Хочу спросить об одном: не вспомнились ли вам по прошествии времени какие-нибудь детали, что-то такое, чему раньше вы не придали значения?

Ее взгляд был по-прежнему прикован к лимонаду. Где-то на улице залаяла собака.

– Может, после последнего разговора с детективами в вашей памяти всплыла какая-нибудь важная подробность о дне исчезновения Шанталь?

Ответа не последовало. Было жарко. Пахло дезинфицирующим средством.

– Знаю, что для вас эта беседа – настоящая пытка, но поймите: для поимки убийцы Шанталь нам все еще требуется ваша помощь. Может, что-нибудь не дает вам покоя? Может, вы постоянно о чем-то думаете?

– Мы поругались.

Опять! Чувство вины, желание забрать назад последние слова, заменить их другими.

– Шанталь отказалась есть, заявив, что начинает толстеть. – Все это я знала из записей в отчете. – Наверняка вы ее видели. Она не начинала толстеть, она была красивая. И такая молодая.

Взгляд Женевьевы наконец-то устремился на меня. По ее щекам потекли слезы.

– Мне очень жаль, – произнесла я со всей нежностью, на какую только была способна. – Шанталь ощущала себя несчастной?

Ее пальцы крепче обхватили стакан.

– В том-то и дело, что нет! Воспитывать ее было легко. Она любила жизнь, всему радовалась, постоянно строила на будущее сотню планов. Даже наш развод с мужем не восприняла как трагедию.

Интересно, это правда или ретроспективное преувеличение? – подумалось мне. Я помнила из отчета, что родители Шанталь развелись, когда ей было девять лет. Ее отец жил где-то в городе.

– Вы можете рассказать мне что-нибудь о последних неделях жизни Шанталь? Вы не заметили в ней каких-нибудь изменений? Может, у нее появились новые знакомые? Кто-нибудь стал ей звонить?

Женевьева молча покачала головой. Нет.

– Возникали ли у нее какие-нибудь проблемы в общении с окружающими?

Нет.

– Кто-нибудь из ее друзей вызывал у вас сомнения?

Нет.

– У нее был постоянный парень?

Нет.

– Она ходила на свидания?

Нет.

– Может, в учебе у нее что-нибудь не получалось?

Нет.

Беседа не клеилась.

– А о дне исчезновения Шанталь вы не желаете что-нибудь рассказать?

Женевьева взглянула на меня отчужденно.

– Что именно между вами произошло?

Она отпила из стакана, проглатывая лимонад очень медленно.

– Мы проснулись около шести. Я приготовила завтрак. Шанталь ушла. – Женщина сжала стакан так крепко, что он чуть не треснул. – Они с друзьями добирались до города на электричке. Школа, в которой Шанталь училась, находится в центре города. По словам одноклассников, она присутствовала на всех занятиях. А потом...

Легкий ветерок затрепал занавеску на раскрытом окне.

– Я так и не дождалась ее.

– У нее не было запланировано на тот день каких-нибудь важных мероприятий?

– Нет.

– Обычно она приезжала домой сразу после занятий?

– В основном да.

– А в тот день должна была вернуться вовремя?

– Нет. Намеревалась встретиться с отцом.

– Они часто виделись?

– Да. Зачем вы спрашиваете? Я уже рассказывала все это детективам, а что толку? Почему я должна повторять одно и то же вновь и вновь? Тогда никто не смог что-либо выяснить, и сейчас не сможет! – Женщина впилась в меня взглядом, и мне показалось, ее боль вот-вот достигнет такого накала, что станет осязаемой. – Знаете что? В те первые дни, когда я заполняла формы о пропаже человека и отвечала на кучу вопросов, Шанталь была уже мертва. Лежала, разрезанная на куски. Уже мертвая.

Она опустила голову, ее худые плечи содрогнулись.

Все правильно, подумала я. Мы по сей день ничего не выяснили. Эта женщина хочет заглушить в себе боль – сажает помидоры, учится жить дальше. А я своим допросом все только порчу. Пора уходить.

– Что ж, мадам Тротье, если вам не вспомнились никакие подробности, значит, они не важны.

Я оставила ей визитку, произнеся при этом обычные слова, хотя очень сомневалась, что она позвонит.

Когда я вернулась домой, дверь в комнату Гэбби была закрыта. Я не стала к ней заглядывать, решив, что не должна нарушать ее уединение, прошла к себе в спальню и попыталась увлечь себя чтением, но мой мозг занимало совсем другое. В нем снова и снова звучали слова Женевьевы Тротье. Deja mort. Уже мертва. Пять жертв. Леденящая кровь истина. Подобно Моризет-Шанпу и Тротье, я чувствовала себя так, будто на сердце у меня лежит тяжелый камень.