Умирать — в крайнем случае - Райнов Богомил Николаев - Страница 16

— Почему бы и нет, — я пожимаю плечами. — Но если вы ждете, что я вытащу из кармана план, которого нет, то…

В эту минуту он что-то достает из кармана. И это что-то, конечно, пистолет, который он самым непринужденным образом направляет мне в грудь.

— Некогда торговаться, голубчик, — несколько театрально заявляет Майк (должно быть, чтобы объяснить появление пистолета). — Застрелю и глазом не моргну. Здесь, на Дрейк-стрит, никто меня за это не упрекнет. Законная оборона при нападении. Ну?

Я не уверен, что он выстрелит. Возможно, это тоже поза — ведь у него слабость к позам. Но никогда нельзя знать наверняка, куда эта слабость заведет человека. И потому я внезапно поднимаю столик и обрушиваю его на Милева. Тот падает в кресло, я бросаюсь к нему и вырываю пистолет. После чего швыряю оружие как можно дальше — в окно, вернее, в стекло, потому что окно закрыто.

Я готов удалиться, но в комнату вдруг врывается сосед Майка должно быть, привлеченный шумом схватки. В знак сочувствия он подпирает меня кулаком и кидает на Майка, который делает то же самое. Словом, англо-болгарская дружба, кажется, будет продемонстрирована на моем горбу.

Но эти двое — совсем иного калибра, чем Ал и Боб. Но я стараюсь внушить им, что за любую шалость приходится расплачиваться. Наконец, повалив их друг на друга в угол дивана, я покидаю квартиру Майка.

— О мистер Питер! Вам, кажется, опять досталось! — сочувственно заявляет Дорис. — Как только брат вернется, я сбегаю в аптеку.

— Не беспокойтесь, — говорю я. — Не стоит обращать внимание на такие пустяки.

Беглый осмотр в зеркале убеждает меня, что отделался я в самом деле пустяками: синяк под левым глазом и царапина над правой бровью. Нет, этой паре далеко до дрейковых горилл! Не тот размах. И мускулатура не та.

Позже, уже умывшись и заняв любимое — горизонтальное — положение на кровати, я начинаю размышлять и прихожу к выводу, что в какой-то мере недооценил своего противника. Майк вполне способен выпустить в меня целую обойму из темного подъезда. Для этого не нужны ни мускулы, ни бицепсы. А главная цель его жизни сейчас — убрать меня с дороги. И если дорога называется Дрейк-стрит, убрать человека не так уж трудно.

Пожалуй, было бы умнее конфисковать пистолет, вместо того чтобы выбрасывать его во двор, откуда Майк в любую минуту может его забрать. Ну конфисковал бы я этот пистолет, а дальше что? Ясно как белый день, что ничего; он найдет себе другой. Это не так уж трудно в этом квартале, на этой улице.

Взвешивая ситуацию, я, должно быть, засыпаю, потому что мне вдруг начинает казаться, будто кто-то настойчиво трясет меня за голову, и я не сразу соображаю, что трясут не голову, а дверь. Наверное, я довольно долго предавался рассуждениям о Майке и прочем: в комнате уже темно, за окном — ночь.

— Кто там? В чем дело? — спросонья спрашиваю я.

— А, вы здесь! Почему не открываете? — слышен за дверью рев одной из горилл, непонятно, какой именно.

Я встаю и открываю дверь. Передо мной — массивный шкаф по кличке Ал.

— Вы что, померли?

— Пока еще нет, — невозмутимо говорю я. — В чем дело? Пожар, что ли?

— Вас зовет шеф.

— Ладно. Убирайтесь. Сейчас приду.

В ответ Ал демонстративно усаживается в кресло и красноречиво смотрит на часы.

— Я же сказал, что приду сам. Не потеряюсь, знаю дорогу.

— Ничего вы не знаете, — рычит Ал. — Шеф в другом месте. Даю вам пять минут.

Через пять минут мы уже шагаем по Дрейк-стрит, а немного позже, к моему удивлению, выходим на широкую улицу. Потом сворачиваем раз, другой и подходим к ярко освещенному зданию, на фасаде которого алеет неоновая надпись: «ЕВА».

Машинально следую за своим провожатым в обильно освещенный, но еще пустой вестибюль, полный показной и фальшивой роскоши. Здесь и позолоченная гипсовая лепнина на стенах, и красный бобрик на полу и множество зеркал. Да, это не скудные подвальчики Дрейк-стрит! Мы минуем транзитом вход в зал, задрапированный бархатными занавесками, и, проследовав по узкому коридору, через дверь с надписью «Офис» попадаем в другой коридор, кончающийся другой дверью. Горилла нажимает кнопку звонка. Над дверью вспыхивает зеленая лампочка. Он делает мне знак: мол, входи!

— А, вот наконец и вы! — восклицает шеф, небрежно расположившийся за письменным столом. — Неужели вас до сих пор били?

— Кто бил? — с невинным видом осведомляюсь я, усаживаясь в кресло.

— Об этом вы сейчас расскажете, Питер. Мои личные сведения исчерпываются скромной информацией, начертанной на вашей физиономии.

— Надеюсь, ее неполнота вас не расстраивает, — замечаю я.

— Конечно, нет. Мне это безразлично. В конце концов, не меня же били. Но все-таки вы должны поделиться.

Я нерешительно осматриваюсь, словно колеблюсь, выполнять распоряжение или не стоит. Это помещение значительно меньше кабинета Дрейка на Дрейк-стрит, но зато обставлено сверхмодно: гармония фиолетовых и серебристо-серых тонов, обилие стекла и полированных плоскостей, шелковые драпри, — словом, экстравагантность, не поддающаяся описанию.

— На меня набросился Майк, да не один, а с приятелем, — сообщаю я, преодолев колебания.

— Как это произошло?

Я описываю, как это произошло, не вдаваясь в подробности. Шеф молчит и наконец заявляет:

— М-да-а… Этого я не люблю. Но на вашем месте я бы ему отомстил.

— По-моему, это лишнее.

— Нет, не лишнее, потому что теперь он везде начнет похваляться, что задал вам трепку. А это окончательно уронит ваш престиж среди моего персонала. Того и гляди, пойдет молва, что вас слишком часто бьют.

— Я не претендую на репутацию гориллы.

— Но вы мой секретарь, Питер. А секретарь Дрейка должен быть сильной личностью.

Отвечать на это замечание я не считаю нужным, и шеф переходит к другой теме:

— Что же теперь? Вы дрожите, как бы Майк не подверг ваш план полному уничтожению?

— Чтобы дрожать, его нужно сначала иметь, этот план.

— А у вас его нет?

— Пока нет.

— И вы не в состоянии его составить?

— Я не настолько беспомощный. Но и не могу составлять планы на голом месте.

— Что вы имеете в виду?

С ответом приходится подождать, потому что в эту минуту вторая дверь кабинета — та, что позади письменного стола, — открывается, и в помещении становится светлее. Когда на небосклоне всходит звезда первой величины, на земле всегда становится светлее. На звезде платье из серебристого люрекса, такое длинное и такое узкое, что будь она не звезда, а смертная женщина, она не могла бы двигаться в такой упаковке. Бедра и бюст вызывающе блестят в этой роскошной обертке, но лично меня этот вызов оставляет холодным, потому что когда женское тело кажется отлитым из металла, то него тянет леденящим холодом.

Бренда — дама эта не кто иной, как мисс Бренда Нельсон, — плавно скользит по серому бобрику пола в своем серебристом коконе, грациозно помахивая рукой в длинной серебристой перчатке, в руке у нее длинный мундштук. Ей удается благополучно добраться до фиолетового дивана и расположиться на нем в претенциозно-элегантной позе. Подозреваю, что от этой позы у нее очень скоро заболит спина.

— Я вам не мешаю, дорогой? — спрашивает она, не давая себе труда взглянуть на меня.

— Конечно, нет, дорогая, — отзывается Дрейк, который, в свою очередь, не дает себе труда взглянуть на нее, он сверлит меня своими голубыми глазками.

— Так что же вы имеете в виду?

— Мне нужно знать хотя бы две вещи; во-первых, данные о товаре…

— Товар — наркотики, раз это вас так интересует.

— Меня не интересует, что это за товар, наркотики или женские бюстгальтеры. Мне нужно знать, как я уже говорил, вес и объем.

— Серьезный вес и большой объем, я вам уже сказал.

Я молчу, давая ему понять, что такие общие сведения никакой ценности не представляют и мне от них никакого проку. Но он рычит свое:

— А во-вторых? Вы сказали, что вам нужно знать две вещи?

— Ну, это проще простого. Вы сами понимаете, что я не стану потеть за горсть медяков.