Царица Проклятых - Райс Энн - Страница 79

Она дала ему понять, что это именно так.

Ее неизмеримая сила светилась раскаленным пламенем; но он чувствовал в ней природную непринужденность и восприимчивость цепкого ума.

Однако как же истолковать выражение ее лица? Как понять, что она на самом деле чувствует?

Он нее веяло глубинной, мягкой женственностью, загадочной, как и все в ней, нежностью и незащищенностью, которые у него ассоциировалась исключительно с женщинами, хотя иногда он обнаруживал эти качества и у совсем юных мужчин. В снах ее лицо буквально лучилось нежностью; теперь она стала невидимой, но никуда не исчезла. В другое время он мог бы поддаться ее чарам; теперь же он просто отметил это, как отметил ухоженные, покрытые золотым лаком ногти и драгоценные кольца.

– Все эти годы ты знала о моем существовании, – учтиво заговорил он на древней латыни. – Знала, что я – хранитель Матери и Отца. Почему же ты не пришла ко мне? Почему не рассказала, кто ты такая?

Прежде чем ответить, она надолго задумалась, устремив взгляд куда-то вдаль и словно не видя тех, кто стоял сейчас рядом.

Сантино испытывал ужас перед этой женщиной, хотя прекрасно ее знал. И Маэл тоже ее боялся, хотя, вероятно, несколько меньше. Казалось даже, что Маэл любил ее и по-своему, раболепно, был к ней привязан. Что касается Пандоры, то она просто насторожилась. Она придвинулась к Мариусу, словно в любой ситуации хотела быть возле него, что бы он ни собирался сделать.

– Да, я о тебе знала, – внезапно заговорила женщина на современном английском. Но голос ее определенно был голосом одной из сестер – слепой, которая выкрикивала имя немой Мекаре, когда разъяренная толпа запирала их обеих в каменные гробы.

«Наши голоса не меняются», – подумал Мариус.

Когда она заговорила снова, в по-прежнему молодом и красивом голосе звучала сдержанная мягкость.

– Стоило мне прийти, и я могла бы уничтожить твой храм. Я могла бы захоронить царя и царицу в морской пучине. Я могла бы даже уничтожить их и таким образом уничтожить нас всех. А этого мне делать не хотелось. Поэтому я просто оставила все как есть. А чего ты мог ожидать от меня? Я не могла снять это бремя с твоих плеч. Я не могла тебе помочь. Вот и не пришла.

Он ожидал услышать нечто гораздо худшее. Это создание могло даже нравиться. С другой стороны, это лишь начало. А ее ответ правдив не до конца.

– Нет? – спросила она. На ее лице появились едва заметные морщинки – свидетельства того, что когда-то она была человеком. – А какова же, по-твоему, правда? Что я ничего не была тебе должна, что отнюдь не обязана была сообщать тебе о своем существовании и что с твоей стороны дерзко предполагать, будто мне следовало тебе открыться? Я видела тысячи таких, как ты. Мне известно, когда вы появляетесь и когда вы погибаете. Но что мне за дело до всех вас? Мы собрались вместе по необходимости. Мы в опасности. Все нам подобные на свете в опасности! И возможно, когда все закончится, мы станем любить и уважать друг друга. А возможно, и нет. Может случиться и так, что не останется никого из нас.

– Может, – тихо сказал он и не смог сдержать улыбку. Она была права. И ему нравилась жесткая манера ее разговора.

По своему опыту он знал, что все бессмертные отмечены печатью той эпохи, когда они родились. Значит, это правда даже в отношении столь древней женщины, в чьих словах, несмотря на мягкий тембр голоса, сквозила дикарская простота.

– Я совершенно растерян, – неуверенно произнес он. – Я пережил случившееся тяжелее, чем следовало. Мое тело в порядке, но это старый трюк. – Он усмехнулся. – Однако я не могу разобраться в своем новом взгляде на вещи. В душе моей только горечь, абсолютный… – Он запнулся.

– Абсолютный мрак, – закончила она.

– Ты права. Никогда еще наше существование не казалось таким бессмысленным. Я говорю не только о нас. Я говорю, выражаясь твоими словами, – о всех нам подобных на свете. Это смешно, не так ли? Сознание – это же смешно!

– Нет, – сказала она. – Это не так.

– Я с тобой не согласен. Ты решила меня опекать? Скажи, сколько лет ты прожила до того, как я родился? Сколько ты знаешь того, чего не знаю я? – Он опять вспомнил свое заточение, жгучие уколы льда, боль, простреливающую руки и ноги. Он подумал о голосах бессмертных, ответивших на его зов; о тех, кто спешил к нему на помощь, но один за другим попадал под воспламеняющие удары Акаши. Он не видел, как они погибали, но он слышал их предсмертные крики! И что означали для него сны – видения о близнецах?

Неожиданно она обеими ладонями слегка сжала его правую руку. Ему показалось, что рука попала в пасть какого-то механизма. И хотя Мариус производил точно такое же впечатление на тех, кто был моложе его, ему самому еще не доводилось ощутить столь подавляющую силу.

– Мариус, ты нам нужен, – тепло сказала она, и в желтом свете, лившемся из распахнутой за ее спиной двери и окон, на секунду блеснули ее глаза.

– Бога ради, зачем?

– Ладно, хватит шуток, – ответила она. – Проходи в дом. Нам нужно поговорить, пока еще есть время.

– О чем? – настаивал он. – О том, почему Мать даровала нам жизнь? Мне известен ответ на этот вопрос. И он не вызывает у меня ничего, кроме смеха. Тебя она, очевидно, убить не может, а нас… нас пощадили потому, что так хочет Лестат. Ты ведь знаешь об этом, не так ли? Две тысячи лет я заботился о ней, защищал ее, боготворил, а теперь она пощадила меня из любви к двухсотлетнему юнцу по имени Лестат!

– Я бы на твоем месте не заявлял об этом столь уверенно! – вмешался в их разговор Сантино.

– Да, – согласилась женщина. – У нее есть и другие причины. Но нам нужно многое обдумать…

– Я знаю, что ты права, – сказал он. – Но у меня уже не хватает душевных сил. Видишь ли, мои иллюзии разбиты, а я даже не подозревал, что это иллюзии. Я-то думал, что набрался такой мудрости! Это был главный источник моей гордости. Я был рядом с вечным! А потом, когда я увидел, что она встала на ноги, я понял, что сбылись все мои потаенные надежды и мечты. Она была живая! Живая! А я играл роль служителя, раба, вечного хранителя гробницы…

Но разве может он выразить и объяснить все словами? Достаточно вспомнить ее злобную усмешку, издевательский тон, обрушившийся лед… А потом – холодная тьма и близнецы… Ах да, близнецы! Они тоже имеют первостепенное значение. И внезапно его осенило, что сон в некотором роде околдовал его. Следовало уже давно выяснить о нем все. Он взглянул на нее, и ему внезапно показалось, что сон окутал ее, увлек в те суровые времена. Он увидел солнце; увидел труп матери; увидел близнецов, склонившихся над телом. Столько вопросов…

– Но какое отношение к этой катастрофе имеют сны? – Тон его неожиданно стал требовательным. Перед лицом этих нескончаемых снов он чувствовал себя совершенно беззащитным.

Женщина долго смотрела на него, прежде, чем ответить:

– Я расскажу тебе об этом все, что знаю. Но ты должен успокоиться. Такое впечатление, что к тебе вернулась молодость. Что это, должно быть, за проклятие!

Он засмеялся.

– Я никогда не был молод. Но что ты имела в виду?

– Ты слишком возбужден и чересчур много говоришь. А мне нечем тебя утешить.

– А утешила бы, будь у тебя такая возможность?

– Да.

Он тихо усмехнулся.

И тут она изящным движением раскрыла ему свои объятия. Этот жест потряс его до глубины души – не столько своей неожиданностью, сколько тем, что он так часто видел его, когда она обнимала сестру.

– Мое имя – Маарет, – сказала она. – Зови меня по имени и отбрось свое недоверие. Входи в мой дом.

Она наклонилась, коснулась руками его лица и поцеловала его в щеку. Прикосновение рыжих волос привело его в замешательство. Его смутил и аромат, исходящий от ее одежды, – слабый восточный запах, напоминающий запах ладана, который неизменно ассоциировался у него со святилищем.

– Маарет, – сердито возразил он, – если я вам нужен, почему же ты не пришла, когда я лежал в ледяной пропасти? Неужели она смогла остановить тебя?