Царица Проклятых - Райс Энн - Страница 80

– Мариус, я пришла, – сказала она. – И ты здесь, с нами. – Она отпустила его и грациозно сцепила пальцы рук. – Ты думаешь, в течение всех этих ночей, когда уничтожали нам подобных, мне нечего было делать? Во всех уголках мира она убивала тех, кого я любила или знала. А я не могла одновременно находиться везде, чтобы защищать несчастных. До моих ушей отовсюду долетали их крики. Но мне тоже нужно было кое-кого найти, у меня свое горе… – Она резко умолкла.

Она залилась слабой, но такой по-человечески плотской краской, и сквозь теплый румянец на лице проступили выразительные морщинки. Она страдала – и душевно, и физически, глаза заволокли кровавые слезы. Как странно – хрупкие глаза в нерушимом теле. От нее веяло такой же невыносимой болью, как от самих снов. Перед его мысленным взором пронесся поток образов, явственных, но совершенно отличных от прежних. И он внезапно осознал…

– Не ты посылала нам эти сны! – прошептал он. – Они исходят от кого-то другого.

Она не ответила.

– О боги, где твоя сестра? Что все это значит?

Она чуть-чуть отшатнулась, как будто он поразил ее в самое сердце. Она пыталась закрыть от него свой разум; но он чувствовал ее неугасимую боль. Она молча смотрела на него, нарочито медленно и демонстративно, изучая его с ног до головы и тем самым давая понять, что он непростительным образом перешел границы.

От Маэла и Сантино, не осмеливавшихся заговорить, исходил страх. Пандора придвинулась еще ближе и дала сигнал предостережения, сжав его руку.

Не стоило ему говорить с нею так резко. «…Кое-кого найти, у меня свое горе…» А впрочем, к черту все!

Она закрыла глаза и слегка нажала пальцами на веки, словно хотела снять боль. Но ей это не удалось.

– Маарет, – произнес он с тихим, искренним вздохом. – Мы ведем войну и стоим на поле боя, осыпая друг друга резкими словами. Я очень виноват. Я просто хотел понять…

Он посмотрела на него исподлобья, не отнимая пальцев от лица, – яростно, едва ли не угрожающе. Но он вдруг обнаружил, что не в силах отвести взгляд от изящно изогнутых пальцев, от позолоченных ногтей, от рубиновых и изумрудных колец, которые вдруг словно заискрились электрическим светом.

И тут он с ужасом подумал, что если вот сейчас, немедленно, не прекратит вести себя столь чертовски глупо, то рискует так и не увидеть Армана. Она может выгнать его отсюда или хуже того… А ему до боли хотелось – прежде чем наступит конец всему – увидеть Армана.

– Входи же, Мариус, – неожиданно приветливо сказала она, тем самым показывая, что он прощен. – Пойдем со мной, ты увидишь свое дитя, а после этого мы присоединимся к остальным, кого интересуют те же вопросы. Тогда мы начнем.

– Да, мое дитя, – пробормотал он. Его снова охватила тоска по Арману, как тоска по музыке, по скрипичным напевам Бартока, звучащим в уединенном и безопасном месте, где можно располагать вечностью и наслушаться вдоволь. И все же он ненавидел ее; всех их ненавидел. Ненавидел самого себя. Вторая сестра… Где вторая сестра? Замелькали картины жарких джунглей: оборванные лианы, раздавленные ногами молодые деревца… Он попытался рассуждать здраво, но не мог. Его отравляла ненависть.

Много раз приходилось ему быть свидетелем мрачного отречения от жизни смертных. Он слышал, как мудрейшие из них говорили: «Жизнь этого не стоит», – и не мог постичь смысл этих слов. Что ж, теперь он их понял.

Он смутно сознавал, что она обращается к тем, кто стоял рядом с ним, – приглашает в дом Сантино и Пандору.

Словно в трансе, он увидел, как она отвернулась, чтобы провести их внутрь. Длинные волосы – огромная масса мягких рыжих кудрей – сзади закрывали ей всю спину и доходили до талии. Ему захотелось дотронуться до них, проверить, такие ли они мягкие на ощупь, как на вид. Как все-таки приятно, что в такой момент его способно отвлечь что-то красивое, что-то безличное, и ему станет лучше, будто бы ничего и не случилось, будто бы в мире воцарилось добро. Святилище в центре его мира по-прежнему оставалось в целости и сохранности. О идиотский человеческий мозг, как же он цепляется за все, что можно. И подумать только, его ждет Арман, он совсем рядом…

Она провела их по нескольким просторным, не перегруженным мебелью комнатам. Несмотря на свое открытое расположение, дом с его мощными балками и широкими каменными очагами вместо каминов, в каждом из которых полыхал огонь, больше походил на крепость.

Совсем как старые залы европейских замков в те мрачные времена, когда римские дороги были разрушены, латынь забылась и снова возникли старые воинственные племена. В конце концов кельты восторжествовали. Именно они покорили Европу; ее феодальные замки были не чем иным, как кельтскими лагерями; даже в современных государствах кельтские суеверия преобладали над римской рассудочностью.

Но обстановка этого дома вызывала в воображении еще более ранние времена. Еще до возникновения письменности люди селились в подобных постройках из дерева и извести и пользовались в обиходе сплетенными и выкованными вручную вещами.

Ему это нравилось; ну вот, опять идиотский мозг – как в такое время ему может что-то нравиться? Но его всегда интриговали дома, выстроенные бессмертными. А этот дом требовал неторопливого и длительного изучения.

Сквозь стальную дверь они прошли внутрь самой горы и двинулись вперед по металлическим коридорам. Его окутал запах сырой земли. Он слышал звук работающих генераторов и компьютеров – то приятное электронное жужжание, которое придавало его собственному дому атмосферу безопасности.

Потом Маарет повела их вверх, все выше и выше по многочисленным пролетам железной лестницы. Теперь грубо обработанные стены обнажили горную породу, открывая взору глубокие прожилки цветной глины и камня. Здесь росли карликовые папоротники. Но откуда исходит свет? Небесный свет лился сверху, словно там располагался крошечный портал на Небеса. Он с благодарностью взглянул на отблеск голубого света.

Наконец они оказались на широкой площадке и вошли в маленькую полутемную комнату. Открытая дверь вела в гораздо более просторное помещение, где уже ждали остальные; но Мариус не видел ничего, кроме слепяще яркого пламени камина в отдалении, и он отвел глаза.

Кто-то ждал его здесь, в этой маленькой комнате, кто-то, чье присутствие он мог определить лишь интуитивно. И этот кто-то стоял сейчас за его спиной. А когда Маарет перешла в большое помещение, увлекая за собой Пандору и Сантино, он понял, что сейчас произойдет. Чтобы взять себя в руки, он сделал глубокий вдох и закрыл глаза.

Какими мелкими, незначительными показались все его горькие мысли, когда он подумал о том, чье существование на протяжении веков представляло собой сплошную цепь страданий и лишений, о том, кого он обрек на вечную молодость со всеми ее потребностями, но кого ему не удалось ни спасти, ни довести до совершенства. Сколько раз за все эти годы мечтал он о воссоединении, но так и не набрался мужества, чтобы его осуществить. И вот теперь им наконец довелось встретиться – на поле битвы, в период переворотов и крушения надежд.

– Любовь моя, – прошептал он и вдруг снова почувствовал, что наступил момент очищения, как тогда, когда он поднимался ввысь над снежными пустынями в царство равнодушных облаков. Более прочувствованных, искренних и сердечных слов он еще не произносил: – Мой прекрасный Амадео.

И, протянув руку, он ощутил прикосновение пальцев Армана.

Какая она до сих пор гибкая, эта неестественная плоть, податливая, как у человека, холодная, но такая мягкая. Не в силах больше сдерживаться, он заплакал, а когда вновь смог открыть глаза, увидел рядом с собой юную фигуру. О, какое лицо! Такое покорное, такое уступчивое. Он раскрыл объятия.

Несколько веков назад в венецианском палаццо вечными красками пытался он запечатлеть особенности этой любви. Каков был ее урок? Что во всем мире не найдется двух душ, хранящих одну и ту же тайну, один и тот же дар преданности и отречения; что в душе обычного ребенка, в душе измученного мальчика он обнаружил ту смесь печали и простодушного благородства, которая навсегда разбила ему сердце? Он понимал его! Он любил его так, как никто никогда не любил.