В Иродовой Бездне (книга 3) - Грачев Юрий Сергеевич - Страница 72

Лева голодал вместе с другими.

Стены своей комнаты осенью он увешал ветками рябины с красными гроздьями, и теперь этих гроздей становилось все меньше и меньше. Хотя ягоды были горьки, но он постоянно ел их.

Был обычай: ему, как фельдшеру, приносили пищу с кухни. От его оценки зависела работа кухни, ее санитарное состояние. Поскольку от Левы зависело, одобрить или не одобрить рацион, ему старались класть порции погуще и побольше. Но совесть у Левы заговорила, и он, отослав принесенный обед, заявил, чтобы ему принесли и положили, как всем. В столовой работники ИТР, посмеиваясь, внушали поварам:

— Смотрите, фельдшеру пожиже наливайте, а то отольет назад….

Приближалась весна 1942 года. Стали готовиться к лесосплаву. Организовали бригады возчиков, которые вывозили лес к реке. Это была самая ударная, напряженная, ответственная работа.

Для того чтобы поддержать силы людей, Лева убедил начальство, что необходимо варить дрожжи и поить ими работающих. Предложение Левы было принято, дрожжи варили, поили работающих, и по, наблюдениям Левы, производительность труда тех, кто был «на дрожжах», была выше.

Как всегда на Урале, стремительно пришла весна, начался сплав по реке Куязы. В лесу пели птицы и было по-прежнему много цветов. Лева любил ставить букеты цветов в амбулатории, отдельные цветы он засушивал, посылая их жене и матери.

Мать Левы нарочно писала ему бодрые письма, поддерживая Леву. Он мог только догадываться о том, какие тяготы и голод переносят его родные.

Большим лишением для Левы в эти дни было — отсутствие братского общения… Если в ранние сроки заключения, когда он был осужден на пять лет, он встречал братьев и в Сибирских лагерях, на Беломорском канале, и за Полярным кругом, на Кольском полуострове, и в тот раз, когда он более трех лет отбывал в Горной Шории, он всегда находил, хотя бы и не сразу, дорогих братьев, с которыми вместе молился, делил радости и горести. Теперь же он не встречал никого.

Он искал людей, интересующихся Богом, миром, любовью, человеколюбием, — и не находил их. Все забыли о Боге, никто не искал и не вспоминал Христа.

Голод, раздражение, бесконечная ругань. У каждого одна мысль: как бы остаться в живых, освободиться…

Состояние окружающих Леву людей было такое, как написано: «Нет праведного, нет ни одного; нет разумеющего, никто не ищет Бога, все совратились с пути, до одного негодны; нет делающего добро, нет ни одного. Гортань их — открытый гроб, языком своим обманывают, яд аспидов на губах их, уста их полны злословия и горечи… нет страха Божия перед глазами их».

Какое-то озлобление, какая-то ненависть словно наполняли воздух. Казалось бы, охрана, начальство — они, огражденные рамками закона, дающие что положено и не допускающие ничего, что не положено, — казалось бы, они должны были быть проводниками какой-то справедливости и законности. Но дух зла проявлял себя в них.

Не забыть Леве этих избитых прикладами заключенных с переломанными ребрами и лопатками, которые, будучи истощены, не могли тащить ноги из леса после работы. А конвой, тоже голодный, усталый, «взбадривал», «подталкивал» их оружием, чтобы они «веселее» шли…

«Боже мой, Боже, сжалься над ними! Где же людская любовь? — размышлял Лева. — И те и другие несчастные и пребывают в царстве мрака. Конвой в свое время был осужден за свои злодеяния. Но спасло ли их наказание? Открыло ли им путь к добру? У них тоже остались семьи, дети…»

Зло, черное, нелюдимое зло в те дни словно пропитало всю землю…

Глава 9. Перед рассветом (1942 – 1944)

«Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога…» «Унывает во мне душа моя; посему и вспоминаю о Тебе… Днем явит Господь милость Свою…»

Пс.41

Большим лишением для Левы было в те годы длительное отсутствие у него Слова Божия и Евангелия.

Если физический голод служит поводом для страданий, бессилия, болезней, то и духовный голод также дает свои горькие плоды. Недаром Достоевский сказал: «Горе народу без Слова Божия».

Лева брал книги в библиотеке КВЧ и там, в произведениях Л.Н.Толстого, находил цитаты из Библии, из Евангелия. Он выписывал их в записную книжку, как величайшую драгоценность, и перечитывал их.

Те листочки, которые присылала мать под видом оберточной бумаги в посылках, были также для Левы своеобразным источником питания. Там он читал и об Аврааме, и о подражании ап. Павлу, и об англичанине Торрее, который рассказывал об Эдуарде Спенсере, который сначала спасал утопающих, а потом начал спасать души. Это был другой мир.

Лева же фактически находился совершенно в другом мире — мире насилия и злобы.

Из Уфы, наконец, приехала комиссия. От санитарного отдела был представителем какой-то фельдшер. Лева показывал комиссии ослабших людей. Вдобавок к этому на дворе колонии умер человек, которого принесли к амбулатории.

Комиссия признала законным существование в колонии отряда инвалидов и законность освобождения от работы по болезни и необходимость трудоустройства ослабевших.

Начальство только руками разводило: трудоустроить ослабших на лесозаготовках было очень трудно.

При проверке лечебной работы и. наличия медикаментов комиссия была удивлена: в огромном деревянном шкафу у Левы была целая аптека. Он аккуратно получал медикаменты не только через санчасть колонии, но и доставал их через леспромхоз за счет последнего. В шкафу у Левы были любые дефицитные лекарства, даже наркотики. И спирт-ректификат стоял целыми полулитрами.

– Он у нас куркуль, настоящий медицинский куркуль, — заметил местный начальник. — Что надо, все у него достанешь, только спирта не дает. Сам не пьет и другим не дает.

– Неужели после мороза рюмочку не пропустите? — спросил один из приезжих.

– Никогда! Я — абсолютный трезвенник.

От приезда комиссии особых улучшений не произошло. Питание по-прежнему было очень слабое и для лесорубов явно недостаточное.

Появилась в лесах трава — кислянка. Можно было различать побеги и листья лесной лилии — саранки. Для сбора этих растений были выделены расконвоированные заключенные. Они копали луковицы саранки, рвали кислянку и мешками приносили все это на кухонную зону. Из кислянки варили зеленый-презеленый суп, а из клубней саранки — второе блюдо: клейкая, напоминающая картофельный кисель масса. Все это поедалось с огромным аппетитом.

Голод… Голод…

Война продолжалась. Наступление гитлеровцев было остановлено, но кровь все еще лилась и лилась. Страна переживала величайшие трудности. Многих работников леспромхоза взяли на фронт. Стали брать на фронт и «бойцов» из вооруженной охраны. Благодаря этому конвой стал относиться к заключенным много мягче. Основание для подобной перемены было одно:

— Освободят заключенных, попадешь с ними на фронт, а он тебе, припомнив все издевательства, в затылок пулю пустит.

Отношения многих из охраны стали несравненно дружелюбнее. Но голод, голод делал свое дело. И каждый чувствовал, что он приближается к краю могилы. Особенно тяжело было, когда случались перебои с хлебом. Паек сокращали, были случаи, что его совсем не выдавали. А ведь хлеб был источником жизни заключенных.

Лева голодал, но никогда он особенно не обращался к Богу с просьбой о хлебе насущном. Он терпел. Но однажды, встав утром, перед приемом больных, на молитву, он сказал своему Отцу:

— Ты видишь, Отец, я так хочу есть. Дай мне поесть… Только он помолился, не прошло и нескольких минут, как в дверь постучали. Вошел старик-инвалид лапотник. Он плел лапти для всей бригады.

– Доктор, вот возьмите… — И он протянул Леве мешочек. — Это я посылку получил, а я все время сыт, меня снабжают. Вот у меня и загорелось желание вас угостить. Берите.