Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 84

Младина безропотно улеглась на лавку, которую ей указали, а сама Лютава залезла на полати. Лучины загасили, все успокоилось, но заснуть Младина не могла. На уме у нее была та женщина-лебедь, встреченная ночью в поле. Теперь она особенно старалась вспомнить каждую мелочь той встречи, каждое слово. Лицо ее она помнила плохо, да и не разглядела его в лунном свете как следует, но теперь ей ясно вспомнилось ощущение любви, исходившее от белой женщины. Она сама волновалась тогда, не зная почему. А теперь знала.

Выходит, ее появление на свет было отмечено каким-то проклятьем, наложенным еще до ее рождения. Чернава… Лютава не сказала, кто это, но имя – одно из имен самой Темной Матери – указывала на жрицу, служительницу Марены. И если она сумела проклясть княгиню, значит, и сама была очень высокого рода. Но важнее то, что Младине наконец стали известны имена ее настоящих родителей. Угренский князь Лютомер и его жена Семислава. Можно этому удивляться, но Младина не ощущала никакой радости от открытия, что принадлежит к княжескому роду. Ведь еще об этом не зная, она уже получила свою долю трудностей и борьбы, которая неизменно выпадает на долю тех, кто говорит с богами за все свое племя. Перед глазами у нее стоял образ белой женщины во тьме весенней ночи: неясный, но обещающий счастье. И где-то позади нее угадывалась смутная фигура черной старухи – той, что прокляла ее много лет назад. Младине вдруг страстно захотелось защитить мать от этой старухи, отомстить той за горе, которые она причинила. Она сама испугалась силы вспыхнувшего чувства и постаралась его подавить. Она уже знала мощь своих желаний.

И тут же откуда-то пришло ощущение, что та старуха давным-давно мертва. Ну, конечно, если она была старой уже двадцать лет назад. И еще: если бы не то проклятье, Марена не выбрала бы ее, Младину, для этой загадочной службы, суть которой она и сейчас еще до конца не понимала. Но понимала она одно: все эти загадки растут корнями из таких далеких глубин прошлого, где одно цепляется за другое, что, размотав этот клубок до конца, можно обнаружить себя возле того комочка земли, что утка вытащила со дна первозданных вод.

***

Как и обещала Лютава, тронулись в путь, едва рассвело. Лютава сама разбудила Младину, и та удивилась, что все же спала какое-то время. Выйдя, чтобы сесть в сани, Младина увидела Велебора, который вышел проститься, и поняла, что он-то с ними не едет.

– Ему теперь в другую сторону! – Радомер махнул рукой на запад. – Домой поворачивает. И мы тоже домой! – Он шутливо подтолкнул ее в плечо и рассмеялся. – Дом родной скоро увидишь! Что, девка, рада?

Младина тоже рассмеялась. Из дома, где она родилась, ее унесли новорожденным младенцем, и она его, можно сказать, увидит впервые. Что она могла понимать, когда Лютава уносила ее, завернутую в кусок волчьей шкуры и обвязанную поясом отцовского рода?

С нею ехали Лютава, Радомер и его молодая дружина – три десятка разновозрастных парней, из коих старшие носили на плечах волчьи шкуры. Сами они, как Младина уже знала, жили в низовьях Угры, там, где она впадала в Оку. Ратиславль, обиталище ее родителей, находился примерно посередине между Крас-городком и Селиборлем.

По пути Лютава рассказывала ей о роде Ратиславичей, про ее деда князя Вершину и его семью. Теперь Лютава знала, кто был тот человек, Хвалислав, чьей смерти она нечаянно способствовала. Выяснилось, что он, сын старого князя Вершины от пленницы-хвалиски, сводный брат Лютавы и Лютомера, оказал весьма немалое влияние на судьбу не только их, но и ее, Младины, причем задолго до ее рождения. Если бы не Хвалис, пути Лютомера еще лет двадцать назад не пересеклись бы с путями Зимобора, Лютомер не получил бы венок вещей вилы и его дочь не попала бы под покров Девы Будущего, чье имя носила. Но ей и не понадобилась бы особая помощь Рожаниц, если бы не проклятье Чернавы, которому тоже отчасти способствовали «подвиги» Хвалиса*.

*Подробно в книгах «Лес на Той Стороне» (иначе – «Лесная невеста»), «Гроза над полем», «Тропы незримых». (Прим. авт.)

Всего этого хватило на целый день, и Младина получила столько пищи для размышлений, что почти забыла о том, о чем так много думала перед встречей с незнакомыми родичами. Но кое-что, напоминавшее ей об этом, постоянно находилось у нее перед глазами. А именно ее собственный пояс и пояс Лютавы, точно такой же.

– Но… что же это получается? – вечером, когда они остановились на ночь в какой-то веси, где ее спутников хорошо знали, спросила она. – Княжич Велебор меня с Сежи увез, сказал, что в жены берет… Потом сказал, что не для себя высватал, а для брата. Где же этот брат?

– Это я! – Радом расхохотался. – Я просил. Я ему и пояс дал, вот, говорю, привези мне деву, у которой такой же пояс будет.

– А он сказал, ему матушка дала…

– Это он так, для красного словца. Ну, чтобы как в старине было, бабкам нравится…

– Но ты же мой брат! Ты не можешь быть моим женихом!

– Мы не могли по-другому забрать тебя оттуда, – пояснила Лютава. – Ведь Заломичи считали тебя своей, только они и могли отдать тебя замуж. Их чуры шестнадцать лет тебя берегли, надо было с ними расстаться по-хорошему. И как бы мы туда поехали – нас там никто не знает, не отдали бы. А Веляша – их князь, ему отдали. И еще рады были. Теперь мы тебя из того рода в свой выкупили, ты опять наша. Но ты не грусти! – Лютава улыбнулась и потрепала племянницу по руке. – У тебя есть жених. И на сей раз – самый настоящий. Ты с девяти лет с ним обручена. И его род спит и видит поскорее свадьбу…

– Но где же он? – взмолилась Младина, уже измученная вечно сменяющими друг друга отсрочками и надеждами-обманщицами.

Но Лютава хотя бы подтвердила слова Хорта о том, что они были обручены восемь или девять лет назад.

– Где… хотела бы я знать… – вздохнула Лютава, глядя куда-то мимо нее. – Погоди еще немного. До дому доедешь – мать тебе все-все объяснит.

Младина вздохнула, но больше ни на чем не настаивала. Впереди ее ждала встреча с настоящими, родными родителями. Теперь она уже не сомневалась: ее убеждали не только слова Лютавы, но и семейное сходство между ними, которое она сама видела. И кому, как не родной матери, наконец открыть ей последние тайны ее судьбы?

Здесь, на Угре, Лютаву очень хорошо знали, да и сына ее неплохо. Со времен своего замужества она жила дальше, у самого устья, но среднее течение реки было ее родными местами.

– Ох, это ты дочку свою везешь! – умилялись бабы, помнившие Лютаву еще по девичьим игрищам двадцатилетней давности. – Ох, красавица, невеста!

И Младина еще раз убеждалась, что ей сказали правду о большом сходстве их с дочерью самой Лютавы, ее двоюродной сестрой.

– Нет! – с важностью отвечала Лютава. – Это дочка вашего князя. У волхвов она обучалась, от злого глаза скрываясь. А теперь выросла, вот, родителям везу.

Все хотели посмотреть на внезапно обретенную дочь князя Лютомера, но Лютава отклоняла все приглашения задержаться в гостях, «пока за братьями пошлем». Младина видела, что они торопились: ехали весь день как могли долго, прибывали и отъезжали уже в темноте, благо в этих краях Лютава точно знала, где можно переночевать. Младина и сама хотела быть на месте поскорее, поэтому не жаловалась, даже когда приходилось мерзнуть и не высыпаться.

Последнюю ночь она почти не спала, и не из-за тесноты на полатях, куда ее засунули ночевать среди шести или семи малолетних хозяйских дочек. Родители… Она с сожалением и тоской вспоминала Путима и Бебреницу: она так и не отвыкла еще считать их своими родителями и скучала по ним. Эти добрые люди любили ее, пусть и ошибочно считая своей кровной родней. Узнают ли они когда-нибудь, что вырастили дочь угренского князя? И что он за человек – князь Лютомер? А его жена? Лютава уже рассказала ей, что Лютомер считался сыном самого Велеса и был оборотнем. Да не простым, а старшим над всеми оборотнями угренских и оковских лесов. То есть она, Младина – внучка бога? Она уже встречала своих родителей во время путешествий в Навь, хотя там ей нелегко было узнать и разглядеть их. Тем не менее, они были рядом в те мгновения, когда ей приходилось трудно – как тогда, с Хвалисом.