Семь грехов куртизанки - Брэдли Селеста - Страница 52

Да, нужно отдать должное парню: тот намного опередил свое время. И установил очень высокую планку для любого мужчины, которого судьба свела с женщиной, одержимой идеей.

Мик поцеловал Пайпер в щеку. Сначала ее глаза вспыхнули, потом она вздохнула, закрыла компьютер и откинула голову на спинку кресла.

— Расскажи, — попросил Мик.

— Знаешь, меня уволят. Вероятно, сразу же, на месте. — Голос ее звучал ровно. — И после у меня будут не особенно радужные перспективы. В наши дни в музеях не слишком жалуют кураторов-феминисток, которые превышают бюджет и действуют за спиной начальства.

Мик обхватил ее рукой за плечи.

— Но миру всегда нужны женщины, которым хватает смелости бороться против системы.

Пайпер искоса глянула на него, и ее губы дрогнули в слабой улыбке.

— Кроме того, я надеюсь, что ты рассмотришь вариант поработать со мной в реалити-шоу.

Пайпер села ровнее и высвободилась из объятий Мика. Ее лицо стало серьезным.

— Есть новости?

Мик покачал головой и вздохнул.

— Если бы…

Как он уже объяснял Пайпер, в переговорах его агента с продюсерами наступило затишье. Телевизионщики говорили, что это вызвано временными сбоями в графике и задержками с утверждением бюджета, но Мика с каждым часом дергало все сильнее.

— Нам до сих пор не дали зеленого света. Это сводит меня с ума.

— В любом случае я не думаю, что смогу работать на тебя, — сказала Пайпер.

Мик рассмеялся.

— Я не предлагал работать на меня, Пайпер, я предлагал работать со мной.

Она пожала плечами.

— Я музейный смотритель, Мик. Это единственное дело, которым всегда хотела заниматься. Это то, что я люблю. Не уверена, что работать на тебя в археологическом реалити-шоу будет лучшим применением моего образования и навыков.

— Со мной.

— Хорошо. — Девушка вздохнула. — Как бы там ни было, спасибо за предложение, но я сама разберусь со своей карьерой.

Мик ничего не ответил сразу. Он должен был убедиться, что его следующий ход будет правильным.

— Между твоей профессией и этим реалити-шоу много общего, — проговорил он наконец, беря ее за руку. — Подумай об этом. Какова цель музейной выставки?

Пайпер усмехнулась примитивности вопроса.

— Это, разумеется, зависит от кураторской направленности музея.

— Хорошо. Конкретно БМКО.

Пайпер поджала губы.

— Инсталляции в Бостонском музее культуры и общества должны учить, развлекать и возбуждать интерес к истории города, к тому, как она связана с его настоящим и будущим.

— Ага, — с улыбкой сказал Мик.

— Ага?

— То же самое верно для «Охоты на правду с Миком Мэллоем».

— Мы хотим учить, развлекать и возбуждать интерес к прошлому.

Пайпер опять пожала плечами и выглянула в окно.

— Уверена, ты прекрасно справишься с этой задачей, не тягая меня за собой.

Мик не стал развивать тему. Но он четко и ясно услышал то, чего Пайпер не сказала: она не хотела, чтобы он уезжал из Бостона, но и бегать за ним не собиралась.

Мику доводилось и прежде выживать в условиях немилосердной жары — первым на ум приходило лето, которое он провел на северо-востоке Таиланда на раскопках поселения бронзового века, но за шестиквартальную прогулку от их гостиницы в центре города до пресловутого рынка рабов с него сошло семь потов.

Они с Пайпер шагали по лоснящемуся тротуару вдоль мощенной булыжником Чалмерс-стрит — одной из узких улочек знаменитого исторического квартала Чарльстона. Симпатичные городские особняки из кирпича, камня и досок тянулись ровными рядами, радуя глаз цветочными клумбами с их южной утонченностью.

— Красота декораций не уступает омерзительности сюжета, — сказала Пайпер.

Мик думал о том же.

Они остановились у кирпичного фасада того, что раньше было частью Рынка Райана, где 1 июля 1856 года, незадолго до того как Офелия приехала сюда из Бостона, начали продавать рабов. Торговая площадка, заключающая в себе четыре здания, не случайно открылась именно в тот день, когда в Чарльстоне запретили публичную торговлю рабами. Уличные аукционы как магнитом притягивали аболиционистов, и горожане беспокоились, что постоянные волнения подорвут их репутацию аристократичного города.

С первой секунды, как Пайпер и Мик вошли внутрь, они были поражены искусственной прохладой музея и гнетущей печалью самого здания.

Мик быстро понял, что бродить по музею с куратором совсем не то, что одному. Пайпер не упускала ничего. Она комментировала нюансы дизайна и способы подачи информации. Она прослушивала все аудио-сегменты, в том числе сделанные в эпоху Великой депрессии записи, на которых бывшие рабы описывали аукционный помост.

Она останавливалась, чтобы осмыслить и проанализировать все, что видит. Она делала пометки и зарисовки.

Не раз и не два Пайпер тихонько присаживалась на ближайший стул или скамейку и поднимала глаза к потолку зала, который раньше называли «выставочным». Здесь рабам приказывали дефилировать, танцевать и прыгать на одной ноге, здесь им проверяли глаза и зубы, а потом опытный аукционист накручивал за их плоть как можно большую цену.

Девушка разглядывала дверь, ведущую в «загон» — тюрьму, в которой содержали рабов, измученных дорогой. Там с них снимали цепи, чтобы дать ранам зажить, там их осматривали врачи, одевали и откармливали, позволяли упражняться, чтобы восстановить тонус мышц. Там юным девушкам намащивали волосы, а старикам красили бороды.

Рассматривая аукционный помост, Пайпер склонила голову набок, как будто он что-то говорил ей, а она внимательно слушала. Тут Мик заметил слезы в ее глазах и поджатые губы. Он подошел, не заговаривая, не касаясь. Просто хотел напомнить Пайпер, что он рядом.

Она несколько раз возвращалась к стенду-рассказу британского журналиста о молодой женщине, которую один плантатор продавал другому. Потенциальный покупатель был известен своим зверским обращением с рабами. Девушка вышла на помост, посмотрела новому хозяину прямо в глаза и сказала: «Я лучше перережу себе горло от уха до уха, чем стану вашей».

Хотя музей был небольшим — всего два этажа площадью раз в пять меньше Бостонского музея культуры и общества, они провели в его стенах три часа, а потом еще минут тридцать общались с исполнительным директором.

Вернувшись в жару улиц, Пайпер некоторое время шла молча. Когда через несколько кварталов они добрались до ухоженного городского оазиса — Вашингтон-парка, она рухнула на скамейку из кованого железа в тени высоченных дубов, поросших испанским лишайником.

Мик сел рядом.

Наконец Пайпер заговорила.

— Ты знал, что Офелия с боем прорвалась в это жуткое место? Ведь женщин туда не пускали. Она хотела, чтобы муж увидел все своими глазами и прекратил всякие деловые операции, хотя бы отдаленно связанные с трудом рабов: продажа риса, хлопка, табака.

Брови Мика поползли вверх.

— И ручаюсь, он так и сделал.

— Как только они вернулись в Бостон, — подтвердила Пайпер. — И это стоило ему половины состояния.

Она посмотрела на причудливый балдахин листвы у них над головами, и, когда ее чудесные зеленые глаза опять встретили взгляд Мика, он заметил в них свирепый блеск.

— О чем ты думаешь?

Пайпер усмехнулась.

— Честно? — застенчиво спросила она.

— Рассказывай. Я справлюсь.

Она кивнула.

— Наша выставка задаст жару, Мик.

— Непременно.

Пайпер стояла в центре южной галереи музея, опираясь на импровизированный фанерный столик, и вместе со старшим плотником выставки просматривала чертежи. Ей приходилось кричать, чтобы заглушить жужжание пил и стук пневматических молотков.

— Проголодалась?

Пайпер подняла голову и просияла. В слепящем свете прожекторов стояли Мик, Бренна, Басил Тейт и хозяйка гостиницы Нанетт Бенсон. Пайпер ждала их только к вечеру.

Мик помахал двумя огромными пакетами с логотипом любимой индийской кулинарии Пайпер. Та жестами показала, чтобы они подождали ее в музейном кафе.