Пьеса для обреченных - Русанова Вера - Страница 45

"Лучше расставить все точки над "и" сейчас, сразу!" — сказали мои глаза, «Я уверена, что точки расставятся именно так, как я говорю!» — ответили глаза Ольги.

Дверь открыла меломанка. Она не казалась особенно расстроенной или печальной, но тем не менее была одета в траур — черную шерстяную юбку, черный свитер и черные чулки с нелепыми рельефными горошинками. Зато тетя Паша, показавшаяся в конце освещенного коридора, откровенно хлюпала носом.

— Женечка! — Она поспешила мне навстречу, тяжело переступая полными ногами с расширенными вздувшимися венами. — Женечка! Несчастье-то у нас какое!

Это что же творится?! Это что же делается?! За что же вам, молодым?!

Ольга едва заметно сморщилась, учуяв густой и кислый запах перегара. Я же торопливо схватила тетю Пашу за руку:

— А что такое? Что случилось? С Наташей, да?

— Да. — Она снова громко хлюпнула. — Умерла наша Наташенька. Умерла! И некому, кроме меня, на ее могилке поплакать!

— Да ладно вам притворяться-то, Господи! — брезгливо бросила меломанка, присевшая на ларь с картошкой. — Не вы ли всего полдня назад все инстанции обегали, узнавали, кому комната достанется?

— А тебе завидно, что не ты первая успела, да?

— Мне незачем спешить. — Меломанкины сухие губы сложились бантиком. — Я же вам русским языком объясняю, Павлина Андреевна: по закону все права на эту жилплощадь принадлежат мне. Так что можете, конечно, суетиться…

— Оставьте ваши разговоры на потом! — неожиданно резко оборвала Ольга. — Нам хотелось бы узнать, что все-таки произошло с Натальей?

Повисла секундная пауза, а потом тетя Паша как-то по-бабьи просто и от этого страшно сказала:

— Утонула Наташенька. В Москве-реке утонула… Следователь приходил, сказал: нашли ее утром, так и плавала в одной сорочке с веночком каким-то на голове… Говорят, что она это в состоянии…

— невменяемости, — услужливо подсказала меломанка, так и не ушедшая в свою комнату.

Невменяемости.

— Вот-вот!.. С головой вроде у нее не все было в порядке.

И ничего не изменилось. Не рухнул потолок, не полезли из стен дьявольские рожи и зеленые руки вампиров. Не перевернулся мир. И только в голове моей со страшной скоростью закружилась шекспировская фраза: «Как радостно по ложному следу залаяли вы, датские собаки!»

— Офелия! — проговорила я одними губами. Помертвевшими, бескровными губами.

— Что? — отрешенно спросила Ольга.

— Я говорю: Офелия!.. А до нее были Полоний и Гильденстерн с Розенкранцем. Именно в том порядке, в каком должны были быть! И в театре Бирюков начинал репетировать «Гамлета»…

На этот раз она не задала ни единого вопроса, только тревожно и испуганно всмотрелась в мое лицо. Она поняла то же, что и я…

Мое первое, детское воспоминание о Шекспире накрепко связалось в памяти с образом большеротого мальчика из тележурнала «Ералаш», скорбно и потешно завывающего: «Юрик! Бедный Юрик!» В тот день мы втроем с подружками играли у меня дома «в магазин» и краем глаза поглядывали в телевизор. Юмора, естественно, никто из нас не понял, «несмешной» выпуск «Ералаша» был подвергнут резкой, принципиальной критике. И только через пару лет, посмотрев нормального «Гамлета» с Иннокентием Смоктуновским, мы осознали, в каком месте и над чем полагалось смеяться. Только тогда нам, наконец, стало ясно, что «Юрик» — действительно не «Юрик Никулин», а страшный череп Йорика, и что «Гамлет» — это не только про мордобитие, но еще и «про любовь». Классе в пятом стало модно с легкой небрежностью и неуклюжей иронией рассуждать: «Бить или не бить? Вот в чем вопрос!» А в восьмом мы проходили «Гамлета» по программе… Это была катастрофа! Кстати, Витенька Сударев, видимо, так и затормозился на том, школьном, уровне, ибо никогда не упускал случая пропеть при мне, начинающей актрисе, грезящей ролями Офелии и Джульетты, дурацкий куплетик: «Офелия, Гамлетова девчонка, свихнулася…» — ну и так далее…

А тогда в школе наша учительница литературы поставила перед собой непосильную задачу: заставить нас запомнить содержание Гамлета! Хотя бы на уровне «кто кого любил и кто кого убил». И наши мальчики, в четырнадцать лет все еще плюющиеся в одноклассниц бумажными шариками, из страха перед будущими экзаменами хмуро зубрили: «Умер старый Король. Его жена Гертруда вышла замуж за его брата Клавдия. А сын Гертруды Гамлет очень разозлился на свою мать за ее гадкий поступок. В смысле за то, что она вышла за дядю. А тут еще пришла Тень отца и наябедничала, что ее, оказывается, Клавдий и убил. И тогда Гамлет решил всем на свете отомстить. Сначала притворился дурачком. Потом грохнул старого придворного Полония, чтобы не стоял, где не просят, и не подслушивал. Король и королева послали к нему двух друзей — Розенкранца и Гильденстерна, — чтобы те разобрались, что происходит с сыночком. Короче, те влезли не в свое дело, и их казнили. А. подружка Гамлета Офелия, которая к тому же была дочкой Полония, от горя свихнулась и утопилась. Тогда ее братец Лаэрт решил отомстить за сестрицу и за папашу и вызвал Гамлета на бой. Но бой был нечестным. Лаэрт вместе с Клавдием заранее отравили вино и смазали ядом одну рапиру. Вино, правда, по ошибке выпила королева Гертруда и, естественно, померла. А рапирой успели зацепить и Гамлета, и Лаэрта. Перед смертью Лаэрт во всем признался, и разозленный Гамлет убил Клавдия. А потом тоже умер…» В общем, страсти-мордасти и целая куча трупов! Уф-ф-ф!

Теперь, спустя четырнадцать лет, и страсти-мордасти, и куча трупов чудовищным образом материализовывались из пустоты, как мертвая рука в моих полубредовых видениях. Все складывалось. Все страшно и логично складывалось.

Бирюков — Полоний, Леха со Славиком — Розенкранц и Гильденстерн, Наташа — Офелия! Сюрреалистический, странный спектакль, который собирался ставить Вадим Петрович, и полутень-полупризрак, преследующий меня на каждом шагу…

Господи! С какой тоской я вспоминала теперь прежде казавшуюся беспросветной экономическую версию — версию, по которой и Бирюкова, и ребят убили из-за больших и, вероятнее всего, грязных денег. Тогда, по крайней мере, прорисовывалась хоть какая-то логика! Что же делать теперь, я просто не представляла. Зато одно знала почти наверняка: если мы не ошиблись и перед нами действительно разыгрывается чудовищная версия «Гамлета», то это надо снимать как смертельную шараду, которую необходимо разгадать. Убийца, оставляющий за собой кровавый след, убивает не просто так — он играет с нами, предлагая решить задачку со многими неизвестными…

Мне пришло в голову сказать об этом Ольге сразу после того, как мы вышли из каюмовского подъезда. Однако та отреагировала очень странно.

— Вы так запросто делаете выводы, Женя? — Взгляд ее был туманным, глаза — пустыми, на губах играла горькая усмешка. — Только это ведь не триллер с одобренным и утвержденным сценарием! Вам не кажется, что это вообще выше нашего понимания? «Есть многое на свете, друг Горацио…» Помните?

— Но вы же сами сегодня смеялись надо мной, когда я заговорила о колдовстве?!

— Колдовство тут абсолютно ни при чем.

— А что вы тогда имеете в виду?

— Ничего. — Она снова опустила голову. — Ничего, Женя, ничего… Если бы я могла до конца понять. Если бы я смогла вовремя понять…

На этом наш странный разговор закончился. Ольга вдруг подбежала к проезжей части, остановила синий «форд» и поспешно забралась на заднее сиденье.

Я успела только слабо вякнуть: «Вы куда?» — как автомобиль уже снова сорвался с места. В последний раз перед моими глазами мелькнул ее профиль, прядь черных волос, прилипшая к уголку рта, и Ольга исчезла. Я же осталась наедине со своими сомнениями и тяжкими мыслями.

К счастью, в Люберцах в этот день не случилось ни очередной аварии, ни внепланового ремонта труб, поэтому горячая вода в кране была; Я залезла в ванную и часа два отмокала, смывая с себя воспоминания о неудачном поджоге, явлении Человека в .сером и ужасных, минутах, проведенных в отделении милиции.

На мне, естественно, было красное бикини, чтобы в случае чего не выскакивать из ванной голой. Рядом с мочалкой и лавандовым туалетным мылом лежал нож для разделывания рыбы.