Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер - Страница 58

Следующий удар обрушила на казачество коллективизация 1929–1930 годов. Она не была направлена именно против казаков, но они пострадали не меньше, чем их соседи, а от казацкого образа жизни почти ничего не осталось. Поэтому неудивительно, что после вторжения немцев в 1941 году среди казаков нашлись люди, готовые сотрудничать с ними. Будь немцы более активны в мобилизации казаков, они смогли бы сформировать не одну (под командованием фон Паннвица), а несколько добровольческих частей. Казаки даже назначили Адольфа Гитлера «верховным диктатором казацкой нации»[299]. Однако Гитлер и Розенберг казаков тоже считали Untermenschen[300], хотя и несколько лучшей породы, чем русские. Они настаивали, чтобы казацкими частями командовали немецкие офицеры, а выдвинутый генералом Красновым проект «Великой Казакии», простирающейся от Центральной Украины до Волги, так и не получил у них полной поддержки.

Все это завершилось еще одной трагедией казачества. Генералы Краснов, Шкуро, несколько других командаров и тысячи рядовых были переданы союзниками Советам; командиры были казнены в 1947 году. Впоследствии некоторые западные авторы осудили поведение союзников, расценив его как ужасное предательство. Но тогда Черчилль спросил своих генералов: воевали ли эти люди против нас? Получив утвердительный ответ, он действовал дальше беспощадно. Во время войны Сталин разрешил в скромных пределах возродить казацкие традиции. Однако, когда война завершилась, наступил конец и возрождению, а с ним — мечтам об автономии, пусть даже и скромным.

Новое возрождение казачества началось весной 1990 года митингом в Ростове, на котором юрист по фамилии Самсонов был избран первым местным атаманом. В ноябре того же года состоялся первый съезд более широкого собрания — Круга Войска Донского, атаманом которого был избран Михаил Михайлович Шолохов. Шолохов-младший, сын знаменитого писателя, по образованию философ, преподавал в школе милиции и имел звание полковника. Он пользовался большим авторитетом и, подобно большинству казачьих активистов, был членом партии (следует отметить, что сам Шолохов — не казачьего рода и лишь носил звание почетного казака).

Прежде всего казаки потребовали от высшего руководства России своей реабилитации. 9 декабря 1991 года Ельцин опубликовал указ о создании комиссии для рассмотрения этого вопроса[301].

Тем временем еще один перестроившийся философ-ленинист, Валерий Жуков, назначил себя атаманом уральских (яицких) казаков. Но его не признало местное (коммунистическое) казацкое руководство, у которого был свой кандидат в атаманы — Мартынов. В дальнейшем Мартынов возглавил Союз атаманов, а некто В. У. Наумов стал атаманом кубанских казаков. За один год возникла казацкая организация, простершаяся «от Днестра до Сахалина, от Душанбе до Чукотки», то есть от края до края России[302].

Впрочем, на бумаге этот размах выглядел более внушительным, чем в действительности. Вновь проявились всегдашние беды казацкой политики: постоянные раздоры, бесконечные обсуждения и дефицит дела. Еще в 1918 году Краснов предупреждал своих братьев казаков «Мы много шумим, но мало делаем». Сын Шолохова, пытавшийся придерживаться умеренной линии, был смещен в октябре 1991 года на съезде в Новочеркасске, одном из традиционных центров казачества. Затем убили местного атамана Александра Подколзина во время территориального спора в районе реки Сунжи (Ингушетия). Среди чеченцев и ингушей было немало казаков; вместе с донскими и кубанскими казаками — их товарищами по оружию — они участвовали во многих сражениях XIX века. Но когда возобладали сепаратистские настроения, ингуши забыли прежние узы и «чужаки»-казаки были изгнаны. Они жаловались на нарушение прав человека и угрожали ответными мерами. Атаман Мещеряков, сменивший Шолохова, представлял более воинственную часть казаков, но в прошлом он тоже был партийным боссом.

Когда эйфория первых дней прошла, в рядах казаков началось дезертирство — многие потеряли интерес к делу. На Урале и Дальнем Востоке с самого начала реакция была более чем умеренной, и к движению присоединились немногие. В Уральске, городе с населением в четверть миллиона, главном центре уральского казачества, присоединились лишь три тысячи из шестидесяти тысяч казаков. Рядовых было мало, зато желающих стать генералами — особенно среди тех, кто проиграл выборы, — хватало с избытком. Местный атаман Ю. Галушкин, один из наиболее крайних, игнорировал Союз атаманов. Г. В. Кокунко и А. А. Озеров также смотрели на Союз неблагожелательно; они объявили, что старые: формы казацкой организации себя изжили — нужны новые. Даже на Дону не было единства. Так, делегация из Черкесска вместе с Кокунко и самозваным сибирским атаманом Дороховым отправилась в Москву лоббировать правительство и Верховный Совет, не согласовав свои действия с Союзом атаманов. Они насмехались над руководством Союза и унижали его достоинство. Проявилось немало других признаков извечной казацкой анархии[303]. Требования казаков о реабилитации были справедливы. Но как только начали выдвигаться другие, более конкретные требования, стало ясно, что многие из них нереальны или задевают права других групп населения. Казаки требуют возвращения всех земель, лесов, рек и природных богатств, некогда принадлежавших им; все соответствующие акты, пришлые после 1917 года, должны быть отменены. Однако до 1917 года средний казак имел больше земли, чем средний русский крестьянин. Вопрос о том, какие именно земли и природные богатства принадлежали казакам, сам по себе довольно сложен, но ведь надо еще учитывать, что за последние семьдесят пять лет произошли массовые перемещения населения. На этих землях были построены заводы, аэропорты, электростанции, целые города. Абсурдно требование казаков передать им управление Ростовом, городом с населением в 1,1 миллиона человек, — что раньше, что теперь казаки там составляют меньшинство, как, впрочем, и в городах поменьше, Краснодаре и Ставрополе. Некоторые казацкие активисты требовали «репатриации» (то есть изгнания) всех нерусских, например армян и грузин. Но «кавказцы» были только малой частью новых поселенцев, и как только казаки задели права русских (или некоторых малых народностей Кавказа), они были обречены на враждебное отношение и месть. За пределами Дона и Кубани требования казаков выглядели еще менее реалистическими. Казацкое руководство посылало жалобы и требования президентам Киргизии, Молдавии и Казахстана, но те не торопились с ответами. Казаки протестовали и против возвращения Японии Курильских островов, ссылаясь на то, что среди их открывателей были казаки. Они требовали проведения референдума в Биробиджане о будущем Еврейской автономной области, ибо эта область, по их мнению, была незаконно создана на казачьих землях шестьдесят лет назад[304]. В этом их поддержали сионистские лидеры, которые никогда не испытывали восторга по поводу еврейской автономии на Дальнем Востоке. Но более чем сомнительно, что русское большинство в Биробиджане намерено стать частью казачьего автономного района.

Одним из первых актов казачьего круга в 1991 году было решение о создании собственных банка и биржи для финансирования своей деятельности. Впрочем, это решение вряд ли привлекло особое внимание, чего не скажешь о сепаратистских лозунгах. Выдвигая их, казаки с одной стороны, клялись в вечной преданности России и готовности защищать ее от любых врагов, с другой — требовали собственной автономии и даже республики на Дону, ссылаясь при этом на закон от 26 апреля 1991 года о реабилитации народов, пострадавших от репрессий. Таким образом, казаки считали себя народом, отличным от русских, и выступали одновременно и как русские патриоты, и как сепаратисты[305]. Они требовали более сильного руководства в Москве и в то же время угрожали блокировать поставки продовольствия с Дона и Кубани в Москву и Санкт-Петербург.