Смертельные враги - Зевако Мишель - Страница 78

Ее отчаяние перед безмерностью своего горя раскрыло ей, наконец, какую боль должен был испытывать Чико – ведь по отношению к ней он находился в том же положении, в каком она была по отношению к Пардальяну; она поняла, насколько она, сама того не осознавая, была жестока с карликом. Сделав над собой невероятное усилие (у девушки было очень доброе сердце), она слабо улыбнулась и произнесла полушутливым тоном:

– Приведи его сюда – это единственное, о чем я прошу. Что же до всего остального, то я отлично знаю – мне надеяться не на что. Господин де Пардальян вернется к себе в страну, а я утешусь и понемногу позабуду его.

Попытавшись хоть частично загладить причиненное ею зло, Хуана захотела пойти еще дальше и t чисто женским лицедейством, а может быть, и искренне – настолько велика была в тот момент ее жалость к Чико – добавила:

– Но ведь у меня останется мой Чико, и я буду любить его... Никто не заслужил этого больше, чем ты.

Эта надежда, поданная ему девушкой, которая, возможно, и сама в это не верила, мгновенно наполнила душу Чико радостью; а Хуана, словно желая окончательно свести его с ума, наклонилась к нему, запечатлела на его губах целомудренный поцелуй и сказала, тихонько подталкивая к выходу:

– Ступай, Чико. Сделай, что сможешь. А я, дожидаясь тебя, постараюсь чуточку отдохнуть.

Глава 24

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЙ ЧИКО

Карлик шел мелкими шажками, низко опустив голову и погрузившись в размышления, которые занимали его целиком. Он шел, не испытывая никакого страха. Да и кого ему было бояться? Все самые отъявленные висельники Севильи (одному Богу известно, сколько их было) хорошо знали Чико и считали своим. Бандиты всегда предпочитали вместе выступать против какого-нибудь общего «врага» – припозднившегося путника или пьяницы с толстым кошельком, – а не ввязываться в распри друг с другом.

Итак, маленький человечек ничего не боялся, разве только встречи с ночным дозором. Но у него были острое зрение и тонкий слух, сам он был легким на ногу и проворным, будто обезьянка, а малый рост позволял ему, в случае тревоги, превратить в укрытие все, что бы ни встретилось на пути: тумбу, ствол дерева или просто яму. Там, где присутствие обычного человека было бы неизбежно обнаружено, он всегда находился в безопасности.

Да, он ничего не боялся, но пребывал в крайней растерянности.

Потрясенный до глубины души скорбью Хуаны, сказавшей, что она умрет, если умрет Пардальян, Чико, не осознав все значение своих слов, пообещал найти француза и привести его в «Башню», дав таким образом понять, что он уверен, будто шевалье жив.

Однако все обстояло совсем наоборот. У Чико имелись вполне веские причины полагать, что тот, кого он считал своим соперником, был уже отправлен в лучший мир. И поэтому, шагая под усыпанным звездами небом, он в ярости бормотал:

– И надо же мне было обещать отыскать его! Что же мне теперь делать? В этот час тело француза уже наверняка несут воды Гвадалквивира, и так ему и надо! Так ему и надо! Вот оно как! Зачем он явился сюда? Чтобы похитить сердце Хуаны?

Сам того не замечая, он перенял у молодой девушки множество жестов, поз и выражений. Хуана была приблизительно в два раза выше его, но это вовсе не означало, что она была высокого роста. Напротив, Хуана считала себя слишком маленькой, очень злилась на судьбу и всегда носила высокие каблуки и держалась очень прямо, вскинув голову и расправив плечи, что добавляло очарования ее грациозной фигурке, гибкой и тонкой.

Эль Чико, не подозревая того, тоже задирал голову и гордо расправлял грудь и плечи, чтобы как-то увеличить свой рост десятилетнего мальчика. Хуана имела привычку топать ногами, если ей перечили или если она приходила в ярость; карлик, сам того не замечая, делал то же самое.

Сполна выразив свои чувства по отношению к сопернику, Эль Чико вернулся к своим размышлениям.

«Я не какой-нибудь дурачок! Я прекрасно понял, что люди Центуриона устроили засаду в доме, куда я его привел. Вот оно как! Если дон Сезар ничего не нашел, стало быть, тело бросили в реку. Это уж точно, вот оно как! Принцесса никогда бы с такой готовностью не позволила осматривать ее дом, если бы не приняла все необходимые меры. Разве только...»

Секунду он размышлял, приложив указательный палец к губам, на которых играла хитрая улыбка.

«Разве только француза заперли в одном из тайных укрытий в доме. Вот оно как! Впрочем в этом доме столько тайников, а мне известны далеко не все. Но зачем его заперли? Что с ним собираются сделать? Кто знает, может, его и выпустят на днях!»

Эта мысль показалась ему совершенно нелепой. Он пожал плечами и продолжал: «Ну, нет! Принцесса заманила его к себе в дом не для того, чтобы выпустить обратно! А если я, Чико, буду настолько глуп, чтобы пойти к этой красивой принцессе и задать ей этот вопрос, как я было вознамерился, когда увидел плачущую Хуану, то что со мной станется?.. Меня попросту бросят к французу: составить ему компанию, вот и все! Значит, я не пойду туда. Я не настолько глуп, вот оно как.»

Он на секунду остановился, раздираемый сомнениями.

«Но ведь я же обещал Хуане. Что же мне теперь делать? Пойти осмотреть все известные мне тайники?.. А если, к несчастью, я найду француза и притом живым!.. Стало быть, придется взять его за руку и отвести к маленькой хозяйке?.. И это сделаю я!.. Да возможно ли такое?..»

Выражение неизъяснимой тоски исказило его лицо, и он подумал в ожесточении: «Настоящему мужчине мужество может и изменить. А я маленький и слабый и, значит, не имею права трусить и отступать! Я справлюсь со своими чувствами, я заглушу голос своего сердца, я не стану обманывать Хуану и говорить, что не нашел француза... Я пойду туда!.. Но как же все это несправедливо! Я ведь тоже мужчина, вот оно как! Я ведь не святой!»

Однако эти рассуждения все же не убедили его окончательно, и он задумчиво прошептал:

– Я мужчина, и я теперь богат; мне сказали, что я хорошо сложен и, кроме моего маленького роста, во мне нет никакого изъяна или уродства. Почему бы я не мог приглянуться какой-нибудь женщине? Хуана, такая высокая рядом со мной, говорят – увы! – совсем маленькая. Если бы она захотела, я бы сделал ее самой счастливой женщиной на всем белом свете. Я так ее люблю! Я бы так баловал ее! Да, но я маленький, вот в чем дело! И потому никому я не нужен, ни ей, и никакой другой женщине. Почему? Потому что мир стал бы смеяться над той, которая посмела бы взять себе в мужья карлика!.. Стоит только кому-нибудь произнести слово «карлик» – и все лица расплываются в улыбках... Неужели я обречен никогда не быть любимым? Никогда не иметь своего домашнего очага? Ну что ж, пускай! Я согласен. Но по крайней мере пусть у меня, как и раньше, останется моя хозяйка. И пусть она не просит меня, чтобы я сам ей привел ее кавалера. Нет! Это уж слишком! Не могу!

Он прижал свои маленькие кулачки к глазам, словно желая скрыть от себя самого страшное видение: его милая Хуана в объятиях ненавистного француза. И снова в его усталом мозгу закружился хоровод мыслей.

«Принцесса – а она ведь человек ученый – сказала мне, что людей можно ранить гораздо сильнее, если нанести удар не им самим, а тем, кто им дорог! Хуана сказал мне, что умрет, если этот проклятый француз не вернется. А ведь именно я отправил этого француза на смерть. Это меня, сама того не зная, Хуана назвала убийцей. Если Хуана умрет, как она сказала, значит, именно я убью ее, и я стану дважды убийцей. Да разве такое возможно? Если Хуаны не станет, я тоже умру. Если же я приведу ей француза, она будет жить, а я, – я нет. Я умру от отчаяния и ревности... Как бы я ни повернул дело, удар приходится по мне. Почему? За что? Какое преступление я совершил? Почему я проклят?»

Внезапно он решительно заключил: «Ну так нет!.. Если мне суждено умереть, я умру, но только она не достанется другому, да еще с моей же помощью! Пусть проклятый француз исчезнет навсегда... Я не сделаю ничего, чтобы спасти его... Или даже убью его своими слабыми руками!.. А потом – кто знает? В конце концов Хуана сама сказала – она, может быть, его забудет и станет любить меня, как раньше, она обещала. Большего я и не прошу, коли мне уж на роду написано, что на большее мне надеяться нечего.»