В исключительных обстоятельствах 1979 - Воробьев Борис Никитович - Страница 65

Белый платок скинут на плечи: Нине жарко. Удары судьбы жгут хлестче парного веника в бане. Мне тоже в пору снять шлем, сбросить шинель.

— Я хотела отказаться... — шепчет Ниночка, хотя около нас нет никого, все провожающие стоят на перроне, — но, знаешь, как я буду нужна в Приморье! На свою беду, хорошо изучила китайский язык. Не суждено нам быть вместе. Ну что же ты молчишь?

Крепче сжимаю маленькую руку. По щеке Ниночки скатывается слеза. Наше дело сурово, тут ничего не скажешь. В трибунале, конечно, уже утвердили список работников для Приморья. Я не прошел — ведь ничего не сказал Железнов. Многие трибунальцы поедут в Среднюю Азию: из-за рубежа прорвались басмачи, идут бои. Кавбригада армии грузится в эшелоны, будет формироваться трибунал. Что ж. Мне выпадет юг, а Нине — восток. С желаниями на нашей работе трудно считаться.

Гудит паровоз. Торопливо прижимаюсь к щеке Нины. Трогается состав.

Монотонно стучат колеса на стыках рельсов. Важный груз идет с нашим составом в Россию — сибирское зерно к посевной. В прошлом году неурожай захлестнул Поволжье. Американцы вызвались помочь голодающим и создали для этого организацию «АРА». Много аровских деятелей проезжало по Сибирской магистрали. Везли они старые солдатские одеяла, библии в кожаных переплетах, конфетки в ярких этикетках. Попутно налаживали связи с белогвардейскими деятелями вроде «Виталия Витальевича» в Иркутске. А хлеб голодающим да зерно к посевной пришлось нам собирать самим и покупать за границей.

За окнами вагона сереет: приближается утро. Движемся мы хорошо. Наш поезд пропускают вне очереди. Вокруг бескрайняя тайга.

Стою у окна и обдумываю свой доклад Кречетову. Пребывание наше в Надеждинске было успешным. Раскрыта банда, изолирована вовремя. Но сколько ошибок я сделал за эти дни! Да и дело Яковлева так и не раскрыто до конца. Доказательств убийства много, но Войцеховский молчит. Он обвиняется в измене родине и участии в вооруженной банде. По каждому преступлению заслуживает расстрела. Но нельзя оставить в стороне другие его злодеяния. Гусар должен ответить и за убийство Яковлева. Надо, чтобы заговорил Войцеховский.

Пауки в банке, прежде чем начать поедать друг друга, долго выясняют отношения. Для арестованных путь в трибунал страшен. В Надеждинске недалеко тайга, где-то рядом бродили непойманные дружки, теплились надежды на счастливый случай. Внезапный переезд оборвал все мечты и фантазии. Реальными стали близкий суд и заслуженная кара. Этой ночью никто из подследственных спать не будет. Каждый станет искать виновных в своей судьбе, все начнут выяснять отношения. Но поедать друг друга мы им не дадим.

В арестантском вагоне три камеры и помещение для караула. Вдоль одной стены (как в спальном вагоне) длинный, но широкий коридор, в котором несет дежурство конвойный. Ему легко наблюдать за тем, что делают заключенные: камеры отгорожены не сплошной стеной, а решеткой, через которую выдается пища. До прибытия на место камеры открываться не будут, окон там нет, пол и стены обшиты железом, каждый шаг арестанта на виду. Попробуй убеги!

В первой камере мы поместили Войцеховского, Пальмирова, Барышева, Горового, доктора-частника и двух генералов: Иванова и Яворского. Их превосходительства лежат у стенки. Яворский может спать спокойно — он только свидетель. Иванов же задумчиво подкручивает пышные усы и вздыхает: будущее не радует. Доктор всхлипывает и сторожко поглядывает вокруг — как бы чего не случилось в его присутствии. Горовой бодрствует в непривычной обстановке: его арестантский стаж только начинается. А вот остальные заключенные будут выяснять отношения с Войцеховским. Комвзвода Барышев потребует, чтобы бывший начштаба подтвердил на суде свои преступные распоряжения. Не смолчит и трусливый Пальмиров: кому охота класть голову за разжалованное начальство? Барышев и Пальмиров понимают, что им грозит. Их не устраивает молчание Войцеховского. Пусть он говорит, говорит всю правду! Начальственный окрик не поможет, и завтра же Пальмиров и Барышев начнут топить гусара, пытаясь спасти себя. И Войцеховский заговорит оправдываясь.

Вторая камера переполнена — там волчья стая во главе с Мещерским. Помещены в этой камере уголовники — Корень и Тишка, бандиты, завербованные Войцеховским, «родственники» Зины, постояльцы доктора, самые активные деятели «самоохраны» тюрьмы, захваченные с оружием в руках. Там же Гронин и капитан — любитель выпить. Всего в камере больше двадцати человек.

В третьей камере — одиночке около караульного помещения, — открыто «почтовое отделение» — там Зина и почтмейстер. Наш Железнов немного старомоден: он долго не соглашался «стеснять женщину», помещая к ней старика. Но другого выхода не было. В первой камере «ястребу» свернул бы голову Войцеховский, а во второй Мещерский. Дорого им обошлась любовь Андрея Капитоновича к чужим письмам.

Пыхтит паровоз, преодолевая подъем.

Если в дороге заключенные сделают попытку освободиться из-под стражи, то бунт может начаться только во второй камере. За ней надо непрерывно наблюдать.

В нашем вагоне тишина. Спят трибунальцы, спят и свидетели по делу. Бодрствую только я.

Вытянув в проход ноги, спит на спине Дайкин. Голова его запрокинута, рот открыт. Он всхрапывает, вздрагивая во сне. Дайкин доволен, что едет с нами, и надеется, что губисполком освободит его от работы в исправдоме.

Храпит Дайкин. Надо его повернуть на бок, чтобы не мешал спать другим.

Напротив Дайкина, подложив под щеку руку, лежит врач надеждинской больницы, свидетель зверств Мещерского. Доктор приоткрывает глаза, пока я вожусь с Дайкиным, и тихонько вздыхает. Он не хотел ехать с нами, всячески отказывался выступать в суде. Говорил прямо: «Да-с, боюсь! Месть — страшная штука. Родственники какого-либо Барышева привезут из степи пару дохлых сусликов да и бросят их во двор больницы. А у грызунов — чума, заразная пакость, от которой почти никто не выздоравливает. Что прикажете делать? Просить о помощи трибунал?» Куликов долго разговаривал с врачом наедине, и старик едет с нами, но все же погрузился в вагон он тайком, а в больнице сказал, что едет в Иркутск (в другую сторону) за лекарствами.

Мироныча и Енисейского судьба свела в одном купе. Чекист разделся, аккуратно поставил у столика сапоги, развесил портянки. Надо будет поговорить с ним о Нине. Ведь он отечески заботится о ней. Как же получилось, что Нина уезжает от нас в такую даль, в Приморье?

Енисейский устроился лучше всех, захватив в дорогу подушку и большое стеганое одеяло. Он так и не уехал в губисполком: сказал, что заболела печень. Почему он остался в городе накануне восстания? Случайно ли это? Подозрений вокруг Енисейского возникает много, но те, кто мог бы рассказать о его связях с бандой, пока молчат.

Комбат Вязь лег, не раздеваясь, даже не снял пояса с кобурой. Потускнел Вязь за последнее время. Чувствует, что не быть ему больше командиром батальона.

Медленно прохожу по вагону. Член коллегии Железнов дремлет сидя. Под стать фамилии у него и фигура и характер. Весь он словно вырублен из ноздреватого камня, широкий и крупный, да и лицо у него темное и тронуто оспой. Железнов всегда немногословен, улыбается редко. Требователен и настойчив: дал мне жару за ошибки в Надеждинске. Вовек не забуду его суровые вопросы: «Почему, прибыв в Надеждинск, сразу же не нашли комиссара карбата? Не считали нужным? Почему позволили Войцеховскому бежать из гостиницы? Разве трудно было вместе с ним отправиться в штаб? Почему не информировали трибунал о белом подполье в городе? Думали справиться сами?» Словно киркой долбил меня вопросами Железнов. Он ведь донецкий шахтер, привык к тяжелым ударам. Революция поручила ему другую тяжелую работу — трибунал. Железнов делает ее так же основательно, как рубал когда-то уголек.

Вот и последнее, наше купе, а дальше разместился взвод караульного батальона. Часть красноармейцев приняла охрану хлебного поезда, а десять человек — конвоиры.

Арестантский вагон старый, конструкции царя Гороха, караульное помещение там очень маленькое, весь конвой поместиться не может. Одновременно два часовых стоят на постах, а два красноармейца второй смены вместе с разводящим находятся в караулке. Утром в арестантский вагон отправятся другие пять человек конвоя.