Стихи о Первой мировой войне - Сассун Зигфрид - Страница 4

4

Не плачьте, матери! Невесты, улыбнитесь И поцелуем освятите острый меч: Ведь с ним пойдет на бой ваш храбрый витязь, Чтоб ваше счастье от врага сберечь. Франц Фердинанд ведет в сраженье нас, июль 1914 г.

В составе австро-венгерских войск участвовал в обороне крепости Перемышль — и, когда крепость пала, оказался в плену. Два года, проведенные в Сибири, закончились печально: Геза Дёни, с помраченным рассудком, умер в Красноярском лагере. Война и плен перевернули все его ви́дение мира. Уже осенью 1914-го он осознает бесчеловечную суть войны, лживость и эгоизм тыловых патриотов, восхвалявших страшную бойню как воплощение благородства и мужества.

Маяковский примерно в то же время писал:

Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет! Как вам не стыдно о представленных к Георгию вычитывать из столбцов газет?! Вам! Начало 1915 г.

Вот и Геза Дёни стремится отразить ужас фронтовых будней и ненависть к апологетам войны, с комфортом устроившимся в тылу. Об этом — самое известное его стихотворение «Пусть хотя бы на день» (ноябрь 1914).

О, как их заставить, патриотов этих, Родину любить не в теплом кабинете,        А у нас, в окопах? Как бы их хоть на день, на часок иль на два Погрузить во чрево фронтового ада? Пусть услышат, как жужжат над головами Пули, словно пчелы, злобными роями! Посреди разрывов, копоти и вони Пусть они узнают, что такое войны, —        Здесь, у нас, в окопах! Пусть земля сырая, смешанная с кровью, Вместо одеяла ночью их укроет! Пусть они увидят, как седая Висла, Взбухшая от крови, из пределов вышла! Господи, к Тебе взываю я из бездны: Зашвырни всю свору патриотов резвых        К нам, сюда, в окопы, Где снаряды воют и ложатся рядом, Сыплются осколки раскаленным градом, И солдат, что был отцом, кормильцем, мужем, Пулеметом скошен, как сорняк ненужный. Господи, сорви их с шелковой постели, Брось на фронт — отведать яростной шрапнели,        К нам, сюда, в окопы! Пусть они увидят, как земля дымится, Как в огне мелькают раненые птицы, Как, теряя разум в грохоте и громе, Бредит наш солдатик о родимом доме. Господи, пошли их, выбритых и гладких, Провести хоть ночь в изодранной палатке         Иль на дне окопа! Пусть, когда ракета в небе загорится, Ужас исказит холеные их лица… Кто и где за кровь венгерскую заплатит? И невольно губы их прошепчут: «Хватит!..» Пусть хотя бы на день, на ночь, на полночи! Пусть заглянут смерти в огненные очи —          Здесь, у нас, в окопах! В слякоти кровавой посидевши с нами, Пусть трясутся в страхе, клацая зубами! И потом, заплакав, крикнут через силу: «Боже Всемогущий, сжалься и помилуй! Мы на все согласны, все отдать готовы, Только бы живьем домой вернуться снова           Из окопов этих…» Спесь забыв былую, слезно молят Бога: Отдадим, что хочешь, только нас не трогай! Отдадим отчизну, отдадим Европу… Господи, хоть на день к нам бы их, в окопы!

Фигура Гезы Дёни — поэта, с воодушевлением встретившего войну, а потом ставшего одной из миллионов ее жертв, настолько характерна для тех (а может быть, и не только для тех) времен, что уместно будет сказать о нем еще хотя бы несколько слов. В 1985 году журнал «Литературное обозрение» (№ 7) напечатал статью Л. Н. Васильевой «В историческом водовороте», посвященную трагической судьбе венгерского поэта и изменчивой судьбе его стихов на его родине. Особенно останавливают внимание в этой статье подробности лагерной жизни поэта и его смерти. Стихи, которые Дёни сочинял в лагере (он их называл «Письма с Голгофы»), военнопленные знали наизусть, переписывали в тетради, каждый слышал в них свое горе, свою тоску, свою надежду. Хоронить его пришел едва ли не весь лагерь, вместе с пленными шли конвойные — без оружия. На тело Дёни надели металлический пояс с выбитым на нем именем, чтобы его можно было опознать — когда поэта решат перезахоронить на родине (видимо, многие были в этом уверены). Позже те из пленных, кому удалось вернуться домой, привозили с собой его стихи; кто-то привез карандаш Дёни, другие — горсть земли и засушенные цветы с его могилы. Все эти «личные вещи» хранятся в будапештском Литературном музее им. Шандора Петефи.

Джузеппе Унгаретти

Стихи из книги «Погребенный порт»

Перевод с итальянского и вступление Петра Епифанова

23 мая 1915-го, когда Италия, после жарких внутриполитических баталий, вступила в мировую войну, для Джузеппе Унгаретти пробил час решающего в его жизни поступка. Броситься во фронтовую мясорубку, вслед за миллионами, спешили художники и интеллектуалы со всех концов Европы. Однако выбор Унгаретти был продиктован особыми обстоятельствами и переживаниями.

Унгаретти, родившийся в Египте в семье итальянских эмигрантов[2], провел детство и юность в космополитической Александрии, на границе пустыни и моря. Здесь же сделаны и первые творческие шаги: настоящим проводником на пути поэзии для него становится Константинос Кавафис. В возрасте двадцати пяти лет перебравшись в Италию, Унгаретти чувствует себя чужаком, пришельцем и, более того, не находит простора для своего творческого роста. Он уезжает в Париж, культурную столицу Европы. Здесь, в художнической среде, в общении с Пикассо, Аполлинером, Браком, Модильяни, прошло два бесценных, насыщенных впечатлениями года. Унгаретти утвердился в своем призвании поэта. Не удалось обрести лишь самое для него важное: Бога и Родину (с большой буквы, как идеал). Католический Бог горячо верующей матери, детских молитв был утрачен, казалось, безвозвратно; для того чтобы вернуть родину, простой натурализации было мало. Обе темы — поиск Бога и родины — определят характер первой поэтической книги Унгаретти «Погребенный порт»[3], вышедшей осенью 1916 года, тиражом 80 экземпляров, в прифронтовой полосе. Стихи сборника записывались день за днем, иногда прямо на огневой позиции: «Ночь напролет / в окопе прижатый / к убитому другу / чей рот / скалился / на полнолунье / и окоченелые руки / в мое проникали молчанье / я писал / письма, наполненные любовью…» «Письма, наполненные любовью», среди грязи и крови, подчас короткие, как телеграммы, где особое звучание и смысловой вес обретали даже самые небольшие элементы текста — вплоть до предлогов и союзов. А между этими короткими, как выстрелы, сгустками речевой энергии — паузы пустоты…