Любовь на фоне беспредела (СИ) - Панченко Юлия "Вампирчик" - Страница 8

Я замерла и затаила дыхание, потому что стало понятно – в данную минуту он решает: оставить меня в живых, или лучше не надо. Ведь лучший свидетель – мертвый свидетель. Это девиз его почившей группировки, а лозунги лидеров неискоренимы.

Мне хотелось передернуться, отвернуться, но я смотрела ему в глаза.

Казалось - прошла вечность. Он не моргал, и мне подумалось, что глаза у него вот-вот пересохнут.

Нависая надо мной, он не давал и шанса вырваться. Я и дернуться не успела бы – он слишком сильный, слишком ловкий. Всего в нем слишком. И красоты, и жестокости тоже через край.

Сколько мы играли в гляделки? Через века мне показалось, что его рука дернулась, и блеснуло лезвие.

- Я сейчас уйду, а ты забудешь мое лицо. Оставлю тебе только кое-что на память – маленький подарок. Сохрани его, и когда тебе захочется позвонить или найти меня – посмотри на него внимательно, это поможет передумать, - вкрадчиво заговорил Стас, почти касаясь губами моих губ.

Он отстранился на миг, а потом медленно поцеловал – мягко, очень нежно. Прощаясь.

- Не хочется портить такое идеальное лицо, поэтому тебе нужно снять блузку, - властно приказал он.

И как под гипнозом, я послушно разделась. Все потом – подумала я. Потом я буду плакать и проклинать. Сейчас нужно запомнить все – впитать, запечатлеть. Увековечить. Чтобы вспоминать унылыми, пустыми вечерами, когда стемнеет и зажгутся фонари, а по земле заклубится влажный туман. Когда пальцы обожжет забытая сигарета.

Стас задержал взгляд на груди, глаза его потемнели. Расстегнул бюстгальтер, затаил дыхание на секунду – между нами словно кисель застыл: был виден и ощутим каждый вдох и выдох. Каждый мелкий жест и взмах ресниц.

- Хотя и тело твое совершенно, и портить его не менее жаль, это придется сделать, ты понимаешь? – хрипло прошептал он и коснулся языком соска.

Я ничего не понимала. Что он будет делать – совершенно не важно. Но я кивнула. Просто потому что он так хотел.

Его язык принялся ласкать грудь и у меня в животе начался пожар. Ноги свело от желания. Словно почувствовав это, Стас сорвал с меня юбку.

И все повторилось. Тяжелые вздохи, быстрые движения. Стоны и крики. Я царапала ему спину, хоть он даже не потрудился раздеться. Я кусала губы – и свои, и его. А спустя несколько минут, закатив глаза, умирала от наслаждения. Остро, Господи, как же непередаваемо сладко было с ним! Вся его надменность отступала под напором страсти – он целовал влажно, без ложного стеснения, нагло смотря в глаза потемневшим от желания взглядом. Он не был нежен, но и груб едва ли. Он был идеальным – именно таким, как я хотела. В самый разгар, когда я была на грани, он схватил волосы в горсть и притянул ближе. Моя грудь терлась об его, он толкался часто, глубоко, от чего у меня перехватывало дыхание.

- Скажи мне, детка, что ты чувствуешь? – глядя прищуренными глазами, спросил, не прекращая движений.

Я не могла говорить, но он хотел услышать ответ – сжал кулак сильнее, от чего я непроизвольно застонала.

- Скажи!

- Я… Мне… Вот-вот…

- Что вот-вот, - прошипел даже, а не сказал.

Я не успела ответить. Запульсировала вокруг него, а он откинул голову и со свистом втянул в себя воздух. А потом присоединился.

Без преувеличения я могу сказать, что он был лучшим мужчиной в моей жизни. Тем самым, о котором в тайне мечтает каждая – властным, опасным, плохим парнем. Он был демонически притягательным. Его запах, голос, манера и повадки возбуждали во мне порочность. А еще мне до жути хотелось самоутвердиться – иметь хоть какие-то права на него. И все это в комплексе – желание, тяга к незнакомцу, пугали меня до чертиков. Я себя совершенно не понимала и в то же время была уверена – это подлинное чувство, глубже, чем похоть, поэтому не судила и ничего себе не запрещала. Брала то, что могла.

Когда отдышались, Стас достал из кармана опасную бритву с именной гравировкой на золотистой рукоятке, и, покрутив ею у меня перед носом, резко сказал:

- Не шевелись.

Оргазм еще не отпустил меня – мышцы потряхивало, голова кружилась, я совершенно не отдавала отчета реальности.

Смотрела в лицо самого красивого мужчины и даже не пикнула, когда он сделал первый надрез. В голове вертелось что-то вроде: «Какая же он тварь» и «Ненавижу»…

Я прокусила губу до крови, но не издала ни звука.

Когда он закончил, то поцеловал меня в лоб и ушел, захлопнув за собой дверь. Не сказав напоследок ни слова.

Я промыла раны водкой, забинтовала, как смогла, и завалилась спать.

Через две недели, когда кожа зажила, наконец, смогла увидеть его прощальный подарок.

В зеркале, под левой грудью на ребрах, каллиграфически чистым почерком было написано: «Живи, милая»

Я долго стояла возле зеркала, курила и думала. И хоть отчаяние, обида и злость переполняли душу через край, из глаз не упало и слезинки.

Время неумолимо текло. Через год я стала о нем забывать. Стирались из памяти черты, забывался запах его кожи и жар от прикосновений.

Я купила дом у моря и переехала туда вместе с Эрнесто. Вечерами мы часто бродили у кромки воды, а бывало – бегали по пляжу наперегонки.

Мужчины в моей новой жизни надолго не задерживались. Их удивляли странные шрамы, а я ничего не объясняла, и после первой совместной ночи слала кавалеров по известному адресу. Словом, за год любовников накопилось не так уж и много. Трое. Или четверо.

В очередной раз пришла осень, вечера стали более прохладными, я одевалась теплее, а порой просто набрасывала на плечи уютный старый плед.

И если будни текли плавно и размеренно – мозг задействован в привычных, ничего не значащих хлопотах, то духовная сторона моей личности за это время стала абсолютной развалиной.

В эмоциональном плане я истощилась и ко многим событиям стала относиться философски, или, правильней сказать, безразлично. Смотря новости или читая сводки криминальных новостей, я не испытывала ничего.

Ни-че-го. Пропала жажда к всеобъемлющей справедливости, исчезла тяга к мести. Если раньше, услышав об изнасиловании или убийстве, мне хотелось найти виновных и обязательно – непременно наказать, то теперь такого желания и близко не возникало.

Может, чувствуй я во время переворота то, что чувствовала тогда, в те безликие, похожие как близнецы, осенние дни, поступила бы немного иначе или вообще ничего не стала бы затевать.

Причиной всему была душевная боль. Она не забылась и не исчезла, она меня практически сожрала, выпотрошила. Я никогда не думала, что могу так мучиться, так остро страдать от того, что любовь моя оказалась не нужна.

Как бы я не храбрилась, как бы не забивала сознание всякой ерундой, от себя было не скрыться. И, бродя по кромке воды, кутаясь в плед или вязаную кофту, я переживала свою обиду снова и снова.

Ненавидела себя за то, что люблю. До сих пор продолжаю любить его образ, ибо смылись черты из сознания, а ощущения – нет. Само осознание того, что я могу чувствовать так глубоко, удивляло, и в то же время угнетало. Я не понимала, как буду жить дальше. А еще я ругала себя за глупые поступки. Один из которых останется со мной навечно. Однажды я пошла в салон и попросила освежить шрам, оставленный в подарок. И обработать чем-то, что сделает надпись не такой временной. Мне предложили тату и я согласилась. Да, я знаю. Дура.

В один из вечеров мы выбрались на прогулку позже обычного – солнце уже садилось, пуская по воде золотые разводы. Дул мягкий ветер: путался в волосах и приносил соленый запах морской воды.

Эрнесто убежал далеко вперед, а я шагала по песку в тонких мокасинах, и глазела на пенящуюся кромку воды, что мочила обувь. На плечах лежал клетчатый плед, от влажности кончики волос стали завиваться, я шагала не спеша и в очередной раз старалась не думать, но удавалось так себе.