Мешок с неприятностями - Серова Марина Сергеевна - Страница 31

– Говори, Танико! – ободрил меня бригадир рубщиков.

– Да я уже все сказала, остались только детали. Не знаю, как Парамонов снюхался с Махмудом – то бишь с Лечи Акмерхановым, известным террористом. Только роль Иуды в Тарасове отведена именно ему. И наш «тюха» с ней неплохо справился! Что за «сахарок» в тех мешках и когда именно он должен рвануть, это Славику вряд ли известно – мелкая сошка. Об этом тебе лучше расспросить «старшого», – я кивнула на оскалившегося «гостя Тарасова». – Если, конечно, интересуешься, Ревазик. А заодно можешь попросить его рассказать, как он перерезал горло бывшей супруге твоего шефа. Только потому, что Ирина опознала его по фотороботу в газете и могла выдать.

– Не верь ей, Реваз! Она врет! Сука... Я не мог убить жену Альберта, моего дорогого друга и партнера!

И тут меня прорвало.

– Это ты врешь, гад! Ради денег ты готов убить кого угодно – хоть жену друга, хоть родную маму. Ради денег ты врешь всем. Тем дуракам, которых толкаешь на верную смерть своими сказками о священной войне за свободу и чистоту ислама. Своим так называемым партнерам, а на самом деле – подельникам. Даже своему Аллаху – и тому врешь! Тоже мне – воин ислама! Да ты воюешь за свое право хапать и ни с кем не делиться, за бесконтрольную власть над стадом «овец», за возможность безнаказанно резать, насиловать, взрывать...

Говорить было трудно, голова раскалывалась, язык распух и едва шевелился, металлический привкус во рту вызывал тошноту. Но, собравшись с силами, я закончила:

– Сам ты сука, Лечи Акмерханов! Или как там тебя по-настоящему... Нет! Сука – это слишком мягко для тебя. Тебя нельзя назвать ни человеком, ни животным. Ты – выродок, отморозок. Компьютерная мерзость из ужастика! Таких, как ты, незачем судить. Таких надо просто ликвидировать.

– Падла... Задавлю!

Это выплюнул уже не Лечи. Это было обращено к нему! Тени вокруг меня сгустились, кто-то щелкнул затвором... Все дальнейшее показалось мне неимоверно растянутым во времени, словно кадры замедленной киносъемки.

В руке чеченца – в его левой руке! – голубой молнией блеснуло лезвие. Я не видела его полета – видела только, как Реваз схватился обеими руками за рукоятку кинжала, торчащую из его горла. Его племянник успел выстрелить в убийцу, но тут же сам отлетел к стене, прошитый от плеча до бедра очередью из «калашникова». Последнее, что я видела, – красные пятна, которые проступили вокруг черных пулевых отверстий на его белоснежной рубашке. И тут в подвале погас свет.

В «кинопроекторе» перегорела лампа, однако крутой боевик не прекратился. Он продолжался в полной темноте, раздираемой вспышками выстрелов, свистом пуль и дикими матерными воплями. Распластавшись на полу ни жива ни мертва, я во второй раз за этот вечер переживала конец света.

Кто-то истошно крикнул: «Девку! Девку хватай!» И почти сразу на меня шлепнулось тяжелое тело, а ухо обожгло жарким шепотом:

– Ползи под стол, живо! Там подземный ход, я уже сдвинул крышку... Никто о нем не знает. Давай, я их задержу!

Невероятно: после всего, что случилось сегодня, судьба указывает мне путь к спасению... Однако «судьба», подтверждая серьезность своих намерений, не просто указывала путь, но даже подталкивала меня, причем обеими руками.

– Алик, почему ты это делаешь?

– Тише, женщина! Нашла время исповедовать грешника... Быстрее, быстрее... Осторожно: там вначале крутые ступеньки. Фонарик не припас, извини. Ухватилась? Все, я закрываю.

– Погоди... Идем вместе! Ты же собирался выйти отсюда... живым.

Я не увидела его горькую усмешку – почувствовала.

– Нет, поздно... Там для меня нет места. Останешься жива – помяни Алика Кадыр-оглы... Все, все! Выйдешь куда надо, не ошибешься, только не дрейфь. Удачи тебе, сестра...

Его сильные руки оторвались от моих, и я услышала над головой легкий стук: это мой спаситель закрыл крышку люка. Тотчас же грохот сражения наверху стал намного глуше, а темнота, прошиваемая огнем выстрелов, сменилась полным мраком. И настоящим могильным холодом. Ощупывая босыми ногами замшелые ступени, а руками – скользкие мокрые стены, я добралась наконец до кирпичей, которыми было выстлано дно подземного хода. И, тихонько поскуливая от жалости к самой себе, двинулась вперед...

Когда далеко впереди непроглядная тьма подземелья слегка посерела, до моих ушей долетел шорох ночного ветерка, а ноздри втянули запах пожухлой листвы. А ведь я уже попрощалась с жизнью. В третий раз за сегодня. И в третий раз судьба подарила мне счастливое избавление от «чрезвычайных обстоятельств».

Выбравшись ползком из кошачьего лаза, замаскированного кустами акации, я без сил повалилась на землю прямо здесь, под кустиком. И пролежала, должно быть, не менее получаса, как самый настоящий мешок с картошкой, под видом которого меня сегодня вынесли с рынка. Потом, постепенно, до меня стало доходить все случившееся. Я села, подобрав под себя ноги и завернувшись в то, что осталось от моего французского пиджака, и дала волю слезам. Вернее, слезы полились сами, не спрашивая у меня воли.

В таком виде и нашел меня человек в камуфляжной форме и в маске. Он неожиданно отделился от осенней ночи и наставил на меня автомат.

– Встать, руки за голову! Кто такая?

После всего, что видела и слышала в последние часы, этого парня с его игрушкой я уже не могла воспринимать серьезно. Поэтому я и не подумала вставать, а просто вытерла нос рукавом и ответила вопросом на вопрос:

– Фээсбэ?

На мою наглость маска отреагировала более чем странно. Она опустила автомат, приблизилась вплотную и заглянула мне в лицо, бесцеремонно приподняв его за подбородок.

– Вы... оттуда? – Человек с ружьем неопределенно кивнул куда-то мне за спину. – Вы Иванова, да?

– Мне хотелось бы ответить утвердительно, но сейчас я в этом не уверена.

– Нет, вы в самом деле Татьяна Иванова? Заложница из Башни? Живая?!

– Иванова, Иванова! Только жизнью я обязана совсем не вам, мои дорогие коллеги из ФСБ! Вас только за смертью посылать...

– Да какое там ФСБ, е-ка-лэ-мэ-нэ...

Парень содрал с себя маску. Под ней обнаружилось совсем мальчишеское незнакомое лицо, на котором удивление было перемешано с радостным возбуждением.

– Но как же это вы, а? Е-мое! Капитан обалдеет, когда я вас приведу. Он ведь только из-за вас штурм откладывал, не хотел рисковать. Троих охранников за воротами ребята скрутили, но они ничего про вас не знали – живая или нет. Сказали только, что здесь вы, в подвале. И наш капитан...

– Погоди, какой еще капитан? А где Кедров, разве он не здесь?

– Кедров? – Оперативник вытаращил глаза. – Такого не знаю. Операцией руководит капитан Папазян из УВД.

– Е-пэ-рэ-сэ-тэ!.. – только и смогла выговорить я.

Эпилог

Два дня спустя

Я открыла глаза. Черт возьми, до чего же все-таки хорошо! Чисто, светло, цветы на тумбочке... И отчего это я раньше терпеть не могла больницы?

Впрочем, знаю отчего. Одно дело – угодить сюда из мирной, нормальной жизни, после привычной домашней обстановки вдруг оказаться наедине с тяжелой болезнью. И совсем другое – попасть в больничную палату с передовой или из вражеского плена. Тогда даже казенная забота медиков, отдающая запахом лекарств, покажется настоящим раем на земле. Тем более – если руки-ноги у тебя на месте, голова и живот без дырок и надо всего лишь восстановиться после перенесенного шока и залечить примочками несколько ушибов и ссадин.

В голове, затуманенной лечебным сном, мысли и воспоминания ворочались лениво, словно жирные карпы в пруду. До того, пока я не выбралась из подземного хода на волю, я помнила отчетливо каждую мелочь. А после... Память выдавала какие-то размытые кадры. Гарик Хачатурович, хохочущий сквозь причудливую русско-армянскую ругань. Я вырываюсь из его лап, сдавивших меня до комариного писка, и лепечу что-то про мешки с сахаром, рынок «Южный» и Славика Парамонова. Приемный покой, люди в белых халатах, шприцы и капельницы. Встревоженные лица родственников, нечеткие, но бесконечно милые. Фарид Тагиров с огромным букетом роз – кажется, вот этих самых, что стоят сейчас у изголовья и пахнут. Помню, он все ловил мою руку и твердил про какой-то чек, а я глупо улыбалась, ничегошеньки не понимая: так безумно хотелось спать...