Похищение века - Серова Марина Сергеевна - Страница 49

Зато в ответном взгляде «дядюшки» я увидела отчаянную надежду, что «приманка» при этом не очень пострадала.

Когда в зале погас свет, Мигель не вперился в сцену, как вчера, а наклонился ко мне и выдохнул:

— Таня, простите меня за все! Вчера я вел себя как последний дурак…

— Дядя, увертюра начинается, — промурлыкала я.

Сегодня в директорской ложе, кроме нас двоих, сидела еще пара почетных гостей. Сам же Федор Ильич, устроив всех нас, удалился, сославшись на неотложные дела. И в самом деле, директору надо было подготовиться к предстоящему «тотальному обыску» театра.

«Одинокий странник», с тех пор как мы расстались с ним внизу, не попадался мне на глаза.

Лишь в самом начале антракта, единственного сегодня, — когда публика стала подниматься с мест, я заметила его темно-русые вихры и зеленую водолазку в третьем ряду балкона прямо по центру зала, где обычно усаживаются «все свои».

По-моему, он смотрел на нас. Но когда через минуту я снова взглянула в ту сторону, его там уже не было.

Мигель понимал, что у меня сегодня тоже «неотложные дела», и не пытался удержать возле себя свою «племянницу». Завернувшись в блестящую шаль, чтобы не шокировать солидную публику, я носилась на своих шпильках по ярусам и цепким взглядом выхватывала из толпы «студентов консерватории». А однажды мне попался на глаза их мудрый наставник «профессор» Кедров.

Он разглядывал акварельки на выставке в «голубом зале», мило беседуя с какой-то молодой дамой. Возможно, это была его собственная жена, а может быть, — товарищ по работе.

После второго звонка я оперлась о мраморный парапет на третьем ярусе, любуясь великолепным видом на «голубой зал», который открывался отсюда. Через полминуты в метре от меня облокотился о парапет мой друг детства собственной персоной. Это мне не понравилось: значит, произошло ЧП.

— Мы потеряли его, Татка, — ровным голосом сказал он, глядя вниз.

— Поздравляю! — ответила я «голубому залу». — Ищите. У него остался час. Но в любом случае, надеюсь, ему не сорваться с крючка?

На вопрос Серега ответил приказом:

— После спектакля бегом дуй в вестибюль, старушка. Будешь «просеивать» публику. Думаю, он скорее всего пойдет через главный вход, с толпой народа.

Спустившись на один пролет беломраморной лестницы (уже прозвенел третий звонок), я увидела, как какая-то темноволосая женщина быстро выпорхнула из балконной двери и застучала каблучками вниз. Я инстинктивно отпрянула назад, но она меня не заметила. Ба, какие люди! Анна Сергеевна Коркина, Анечка из гостиницы «Астория». Женщина, подарившая свой портрет «милому Коле», «одинокому страннику».

Вот те раз. А мы-то с Кедровым сочли, что она ни при чем, что Лебедев без ее ведома увел у нее ключики! Решили, что не стоит ее трогать, чтобы не спугнуть нашу птичку…

Я рванулась назад, но у парапета было уже пусто.

Скорее вниз, ведь она может уйти и спокойно вынести из театра плащ Радамеса! А мы тут будем сидеть и ждать Лебедева, который в конце концов посмеется над нами!

В пустом гардеробе у меня почти не было надежды остаться незамеченной. Но Анечка, казалось, в принципе не замечала никого и ничего вокруг. Я сделала вид, что поправляю тушь на ресницах перед большим зеркалом, и увидела, как она в обмен на номерок получила от гардеробщицы свой плащ и сапоги… и больше ничего.

Не заходя в дамскую комнату, сняла туфли, сунула их в пакетик, застегнула сапоги… Накинула плащ и быстро бросилась на лестницу, ведущую в вестибюль. Я еле успела туда вслед за нею, чтобы увидеть ее спину, мелькнувшую у входа. Вот и все.

Никакой поклажи, кроме маленькой сумочки и пакета с туфлями.

А я-то, дурочка, вообразила, что сейчас изловлю соучастницу с поличным! Уж нельзя бедной женщине и в театр прийти только потому, что ее любовник-артист — вор… Пусть даже она пришла сюда для того, чтобы встретиться с Лебедевым и объясниться с ним, — так ведь и это не криминал!

В общем, сбавь обороты, старушка, и иди послушай остаток «Иоланты»: музыка-то какая красивая!

Я на всякий случай поискала глазами: ни одного без дела шатающегося «студента», все на своих незаметных постах. Впрочем, если б я и увидела кого-то из «фискалов», все равно подходить и тем более обращаться не могла. Место встречи изменить нельзя!

А что они потеряли его — ничего удивительного: здесь потеряться — пустячное дело, уж в этом я сегодня убедилась! Он знает театр, а они — нет (иметь план здания и знать его — далеко не одно и то же!). Ему надо подготовить к эвакуации плащ Радамеса! Как же ему не «потеряться»?..

Интересно, догадывается ли он, что за ним следят? Мне хотелось думать, что нет, но ведь он далеко не дурак… А если догадывается — то что тогда? Тогда… О Боже! Как же я сразу не сообразила?!

Ведь он загримируется, изменит внешность, и ни одна собака не признает его в густой толпе театралов, валом валящей к выходу… Не останавливать же каждого, у кого в руках большая сумка или пакет! Правда, таких среди людей, выходящих из театра, обычно не слишком много, но все-таки…

С этими паническими мыслями, будто с иголками в мягком месте, я ерзала до конца спектакля. И даже рука Мигеля, сжимающая мою кисть между нашими креслами, не могла меня успокоить. Когда прозревшая от любви Иоланта вместе с хором запела величественный гимн солнечному свету, «дядя» мягким пожатием подал знак, что мне пора его покидать. Наверное, важные гости, сидевшие с нами в ложе, чертыхались про себя на чем свет стоит: вот чертова девка, все второе отделение носится как угорелая…

Едва лишь я заняла свой пост на банкетке у администраторской, как самые нетерпеливые начали вылетать из дверей партера и ссыпаться по лестнице с верхних ярусов. Еще через несколько минут гром оваций возвестил о конце спектакля и, соответственно, о моем переходе на усиленный режим несения службы. Вестибюль мгновенно наполнился народом, и поток, протянувшийся из гардероба к выходу, с каждой секундой становился все «полнолюднее».

К черту банкетку! Я пробралась к самой двери и теперь переминалась с ноги на ногу среди билетеров и администраторов, которые всегда выстраиваются «почетным караулом», провожая гостей.