Кобзарь - Шевченко Тарас Григорьевич - Страница 53

53

В каземате, 1847

XII

Сойдемся ли мы с вами снова? Или навеки разошлись? И по степям и дебрям слово Любви и правды разнесли. Пускай и так!.. Мать не родную, Пришлось нам уважать — чужую! То — воля божья! Нужно ждать! Смиряться, и молиться богу, И, отправляясь в путь-дорогу, Друг другу обещанье дать Любить свою Украину… В годы И тяжкие часы невзгоды Ее в молитвах поминать!

В каземате, 30 мая 1847

Москва, 1858, марта 18

«Не спится мне, а ночь — как море…»

* * * Не спится мне, а ночь — как море… Душа и ум угнетены Неволей. Для глухой стены Рассказа не начнешь про горе И про младенческие сны! Ворочаюсь и жду рассвета, А часовые у дверей Толкуют о судьбе своей, Припоминая то да это.

Первый

Такая баба — ой-ой-ой! И меньше белой не дарила. А барин бедненький такой! Меня-то, слышь ты, и накрыли, Свезли в Калугу и забрили. Так вот те случай-то какой!

Второй

А я… со страхом вспоминаю! Ведь я в солдаты сам пошел. Я девушку в селе нашел. К ней зачастил. Соединяет Нас мать-вдова, благословляет, Но пан проклятый не дает: Твердит — мала, пускай дождусь я. Я ж знай хожу к своей Ганнусе. Год кончился — я за свое: Мы с матерью пошли с поклоном, А он — все просьбы ни к чему, Пятьсот рублей давай ему… — Не верит ни слезам, ни стонам: Где ж взять-то столько! Занимать? Никто не даст, хотя б и были… Трудом пошел их добывать. Где только ноги не носили!.. Пока я деньги раздобыл, Пожалуй, года два ходил По Черноморью и по Дону… Подарков разных накупил Своей Ганнусе… Возвращаюсь В деревню к девушке в ночи, — Но лишь старуха на печи, И та, бедняга, умирает. Хатенка жалкая гниет. Я к матери бегу со страхом… А от нее уж веет прахом, Она меня не узнает! Я — за попом, бужу соседа… Привел попа, да опоздал, — Мертва старуха. Нет и следа Моей невесты. Но узнал Я у соседа про Ганнусю: «Ты разве до сих пор не слышал? В Сибирь несчастная ушла. Она ведь к панычу ходила, Потом ребенка родила И здесь в колодце утопила!» Меня — как жажда обожгла… Шатаясь, вышел я из хаты… С ножом в господские палаты Я шел, не чувствуя земли… Но паныча уж отвезли Учиться в Киев… Вот как, друже! Отец и мать мои все тужат, А я сюда пошел служить. Хотел, со страхом вспоминаю, Я дом господский подпалить Иль самого себя убить, Но бог помиловал… А знаешь, К нам паныча перевели Из армии, видать. Первый Так что же? Ну вот, теперь и приколи!

Второй

Зачем? Господь забыть поможет: Те дни давно уже прошли. Солдаты долго говорили. Я на рассвете стал дремать; И тут мне панычи приснились И не дали, злодеи, спать.

В каземате, 1847

«Думы мои, думы мои, Самые родные…»

* * * Думы мои, думы мои, Самые родные! Хоть вы меня не покиньте В эти годы злые. Прилетайте сизокрылой Стаей голубиной Из-за Днепра широкого Погулять в пустыне С киргизами убогими. Хоть они убоги, Хоть и голы… Но на воле Они молят бога. Прилетайте ж, мои думы! Тихими речами Приголублю вас, как деток, И заплачу с вами.

Орская крепость, 1847

КНЯЖНА

Поэма

Звезда моя вечерняя! Взойди над горою — Поговорим тихонечко В неволе с тобою. Расскажи, как за горою Солнце догорает; Как радуга днепровскую Воду набирает; Как высокий тополь ветви Раскинул красиво… А над самою водою Наклонилась ива, — Чуть не по воде постлала Сеть ветвей зеленых, А на ветвях баюкает Детей некрещеных; Как средь поля на кургане Вурдалак ночует; Как сычи кричат средь леса Недоброе чуют; Как сон-трава по долинам В ночи расцветает; А про людей — ну их вовсе! Кто же их не знает? Я-то знаю!.. Звезда моя! Ты мой друг единый! Ведь кто знает, что творится Там — на Украине… Расскажу тебе, что знаю, Я и спать не стану, А ты богу тихонечко Скажешь утром рано. Село! Пришел конец кручине… Село на нашей Украине — Красивей писанки село, Зеленой рощей поросло; Цветут сады, белеют хаты, А на горе стоят палаты, Как диво дивное; кругом Кудрявых тополей вершины; А там и лес, — леса, долины, Холмы синеют за Днепром. Сам бог витает над селом. Село! Село! Веселье в хатах! Веселье, издали, в палатах — О, чтоб вы терном поросли! Чтоб люди следу не нашли, Чтоб не искали вас, проклятых. И в это тихое село На нашей славной Украине Невесть откуда занесло Когда-то князя, с ним — княгиню, Людей не старых; им жилось Привольно, мирно и богато: На горке светлые палаты, Пруд многоводный на лугу, Зеленый сад на берегу, И тополя, и ивы, И мельниц ряд шумливый, А там широкой полосой Село тянулось над рекой. Там шел, бывало, пир горой. Бывало, летом и зимою Гром музыки, вино рекою: Гостей без удержу поят… А князь среди гостей гуляет И сам несмелым наливает, А то еще «виват» кричит. Гуляет князь, гуляют паны. Вот повалились на пол спьяну… А завтра снова прежний вид, Опять шумят, опять гуляют, И так за днями дни мелькают. По селам мужики кряхтят… Приказный шлет молитву богу… Гуляки знай себе кричат: «И патриот, и брат убогих! Наш славный князь! Виват! Виват!» А патриот, убогих брат… И дочь и телку отнимает У мужика, — и бог н, е знает. А может, знает, да молчит. Княгиня взаперти сидит. Ее и в сени не пускает Убогих брат. Себя вини: Сама бежала, обвенчалась; Отец и мать не отпускали: «Зачем высоко забралась?» Так нет, — за князя! Вот и князь! Вот и гордись теперь, княгиня! Погибнешь, милая, в пустыне, Цветком подснежника весной Заглохнешь, радости не зная, Жизнь проживешь, не понимая, Как люди любят всей душой. А жить — так, господи, хотелось, И любви отдаться, Хоть годочек, хоть часочек Миром любоваться! Не пришлось — а все ведь было, Мать для дочки милой Ничего не пожалела, Красой наделила, — Хоть молись перед тобою, Как перед святою… Краса моя молодая, Горюшко с тобою! Жить бы, жить да славить бога Добрыми делами, Чтобы люди любовались Юными очами, — Не придется! Очам карим Назначена доля В одиночестве зачахнуть… Божья ль это воля? Боже, боже! Волю, разум, Красу посылаешь, Сердце чистое, а сердцу Жить не позволяешь! Не даешь на рай веселый, На мир бесконечный Наглядеться, намолиться И заснуть навечно. Невесело на свете жить, Коль сердцу некого любить. Вот так и ей пришлось отныне, Моей молоденькой княгине, Красу и сердце засушить, Напрасно гибнуть, как в пустыне, — Не страшно ль? А она молилась И жить у господа просилась. Казалось, есть кого любить: Она уже дитя носила, Уже гордилась и любила Младенца. Дал ей бог дожить До лучшей радости на свете: Увидеть и поцеловать Свою единственную дочь И первый крик ее услышать. Ох, дети! Дети! Дети! Великая вы благодать! Слезы высохли, пропали, Солнце засияло, И княгиня с дочуркою Словно новой стала. Словно вновь на свет родилась — Пела, веселилась… И княжне, своей малютке. Рубашечки шила, И малые рукавчики Шелком вышивала, И купала, и качала, И сама кормила. Ведь княгини — уж известно — Лишь родить умеют, А выкормить да вынянчить И не порадеют, А после стонут: «Ах, забудет Меня мой Поль или Филат!» За что ж тебя он помнить будет? За то ль одно, что родила? А моя свою дочурку Сама воспитала, А пьяного мужа-князя И не подпускала. Словно яблочко на ветке, Дитя вырастало, Лепетало понемногу. И княгиня стала Учить ее слову мама. Папа — не учила… И разных книг с картинками В Ромнах накупила, Рассказами забавляла; Стала дочь учиться И азбуке по картинкам, И богу молиться. Каждый день ее купала, К ночи усыпляла, Ни пылинке на малютку Упасть не давала: И всю ноченьку над нею Очей не смыкала, Все глядела, любовалась Княжною своею… Уж о свадьбе стала думать, Радовалась с нею И плакала: вот и косы Расплетут ей вскоре… Да пьяного мужа-князя Вспомнила, на горе, — В эполетах… зарыдала, И глаза закрыла. А девочка словно знала, Словно говорила: «Не плачь, мама! Кос роскошных Расплетать не надо: Посекутся…» Дни за днями Великую радость Дочь-красавица приносит Матери счастливой. Словно тополь, вырастает, Всем людям на диво. Вырастает… Да недолго Мать повеселится: Бог княгиню покарает, Грозой разразится… А за что? Чудно нам, людям, Ведь люди не знают, Зачем добро умирает, А зло оживает. Расхворалася княгиня, И князь встрепенулся, За бабами-знахарками По селам метнулся. Наехали. Суетились. Лечили, лечили До тех пор, пока беднягу В гроб не положили. И нет уже княгини кроткой, И снова гусли — что ни ночь. Ее единственная дочь Осталась на селе сироткой, Как лист, слетевший с ветки прочь. Полуголодная, босая, Рубашку носит, не снимая, На солнце жарится весь день, Траву сосет, в песок играет, С детьми полощется в воде… Дружок, умойся! Мать родная Глядит, и не узнать уж ей Свое дитя в толпе детей, И думает: тебя не стало… Дружок, умойся, чтоб узнала Единственную дочь свою… И господа б благословляла За добрую судьбу твою. Умылась. Постарались люди, Одели, в Киев, в институт Отправили. А там что будет — Посмотрим. Гусли вновь ревут… Гуляет князь с гостями вместе, В его палатах шум и песни, А в селах голод, люди мрут… И стонет он, стонет по всей Украине. Божья кара, голод. Тысячами гибнут Голодные люди. А скирды гниют. А паны мякину купцам продают Да молятся богу — так голоду рады, — Чтоб хлеба хоть годик еще не рожал, — Тогда и в Париже и всюду, где надо, Наш брат хуторянин себя показал! И бог это знает? Ведь было бы диво — И слышать, и видеть, и не покарать. Да, видно, он слишком долготерпеливый… Проходят годы, люди гибнут: Терзает голод Украину, В селе у князя люди мрут, И скирды у него гниют, А он беспечно пьет, гуляет, Купца-еврея поджидает; Его все нет… Хлеба растут; Крестьяне рады, бога просят… Как вдруг из Киева привозят Княжну. Не солнце ли взошло Над обворованным селом? Черной бровью, карим оком Мать напоминает; Только грустна, невесела… О чем же вздыхает? Или, может быть, такою Она уродилась? Или, может, молодая Сердцем полюбила Кого-нибудь? Нет, не это… Весело гуляла, Как ласточка из гнездышка,  Весь свет озирала Из Киева, пока дома На нищие села Не взглянула; с той минуты Стала невеселой. Сизокрылою голубкой Село облетела; У всех была, всех видела, Все повеселело. Тех словами обласкала, Того напитала. Каждый божий день ходила В село. Помогала Всем и каждому; сироты У нее в покое Толпилися и матерью Своею святою Ее звали, и все село За нее молилось… А меж тем в селе евреи С казной появились. Князь доволен, продает им С мякиною жито, И молотить выгоняет Людей недобитых. Смолотили — чтоб не сглазить — За один часочек, И все дотла провеяли… К той же самой ночи Князь опять гостей сзывает, И пьет, и гуляет С ними в парке: нельзя дома — Дочка засыпает. Гремят, галдят, гудят буяны Срамные песни; верещит Визгливый хохот девки пьяной. «Гуляй! — хозяин им кричит. — Покуда наша дочка спит». А дочка взаперти сидит В своей светелке одинокой И смотрит: над горой высоко Луна багряная горит, Из тучи тихо выплывает, И горы словно оживают; Дубы в долину из лесов Отходят, привидений тише, И голоса сычей и сов Зловеще стонут из-под крыши, Лягушек крик со всех сторон… Смотрите, очи, как светлеет, Как полн огнями небосклон, Как, восходя, луна алеет; Смотрите же, пока вас греет, А звезды отгоняют сон. Голову склонив на руку, У окна сидела И до полночи печально На звезды глядела Княжна моя… Нагляделась, Да и плакать стала… Верно, сердце о невзгоде Тихо прошептало? Все равно уж! Поплакала Малость, усмехнулась, Помолилась и спать легла, И тихо заснула. А в парке в лежку все лежало — Бутылки, гости: где упало, Там и легло. А сам стоял, Стакан до капли допивал, Допил. Идет, не запинаясь, В покои… Гадина дрянная! Куда же лезешь ты? Очнись! Нет, не очнулся, вынимает Ключи, и двери отмыкает, И лезет к дочери… Проснись, Проснись же, чистая, проснись! Убей гадюку — искусает! Убей — и бог не покарает! Как Чечни, за кинжал возьмись. Отца зарезав, кардинала, Она небес не испугалась. Нет, не проснулась, крепко спит! А бог хоть видит, да молчит, Грехам великим попускает… Все тихо… Время пролетает, А после крик, а после гвалт И плач слыхали из палат, — Слыхали совы… После снова Все стихло… В этот тихий час Скирды и клуня занялись, Померкли звезды. Хоть бы слово, Хоть голос бы отозвался. Но паны в парке все храпели, Сбежались люди и смотрели, Как дым до неба поднялся… Проснулися утром гости, Видят — горе злое. Покинули они тихо Княжии покои… Так и мы его покинем, Так и бог покинет. Тебя только не покинет Невзгода отныне, Княжна моя, горемыка, Растоптанный цветик! Грехов тяжких искупленье Удел твой на свете, — Грехов отчих. Доля, доля, Лукавая доля! Покинь ее хоть под старость, Хоть на чужом поле, На безлюдье. Не покинешь, Повсюду нагонишь, Не отстанешь до могилы, Сама похоронишь. Никто не видел и не слышал, Куда она делась, — Думали, что на пожаре Бедняга сгорела. Стоит село невесело, Стены почернели У палат. И князь хворает, Не встает с постели. Никто к нему не заглянет, Не придет на помощь, Без призора старый грешник В проклятых хоромах. Чуть пришли в себя крестьяне, Бога умоляют, Чтобы к ним княжна вернулась, Откуда — не знают. Но святая не вернется… Куда ж она скрылась? В древнем Киеве навеки В черницы постриглась. На свет родиться — жить, любить, Сиять господней красотою, Парить над грешными святою И всякому добро творить. А кончить вот чем: понапрасну Себя в монастыре сгубить… Скитаяся по Украине, Забрел я как-то в Чигирин, В тот монастырь, что за песками, Среди болота, меж кустами В уединении стоит. Вот там-то мне и рассказала Черница старая о том, Как год тому назад пришла В их монастырь из-за Днепра Одна княжна. Заночевала И богу душу отдала. «Она скончалась молодою И хороша была собою, От солнца жаркого смугла; Да вот занемогла — лежала Недолго, лишь недели две, И все до крошки рассказала Сестрице Ксении и мне — И умерла. Где ни ходила! В каких-то праведных местах… А здесь, сердешная, почила… Вон в стороне ее могила… Еще не ставили креста».