Опасные пути - Хилтль Георг - Страница 31

В конце концов ему покровительствовала герцогиня, считавшая его завещанным ей покойным отцом; поэтому с ним нельзя было не считаться. Утешались тем, что всякий значительный дом имел своего тирана в ливрее, и ограничивались рассуждениями, что всем очевидная печаль герцогини началась с того самого дня, когда Лашоссе в 1662 году вернулся из своей так называемой поездки к родным; в глазах всей прислуги это обстоятельство стояло вне всякого сомнения. После каждого из последующих путешествий этого привилегированного слуги все сильнее росла печаль герцогини; только мужу и сыну удавалось иногда немного развеселить и успокоить ее. Кроме того слугам бросилось в глаза, что Лашоссе внезапно совершенно прекратил свои поездки, взамен чего начал аккуратно получать письма из различных местностей Франции, что раньше случалось не так часто. Повар также заметил, что большей частью эти письма были запечатаны печатью с дворянским гербом, но Лашоссе заботливо уничтожал все конверты. Он сам лично принимал и отпускал почтальона из улицы Тиктон, и когда заметил, что повар пытается разобрать герб, то на печати следующих писем оказалась всего одна буква; любопытные могли, сколько угодно, ломать голову.

Обратил ли также и герцог внимание на связь между печалью его жены и путешествиями Лашоссе, это прислуге дома Дамарр не удалось узнать. Он никогда и ничем не намекнул на это.

Герцог и герцогиня сидели в своем доме, в зале нижнего этажа. Слуги убирали со стола роскошную посуду; господа только что пообедали. Третий накрытый прибор, очевидно, не был в употреблении, так как тарелки и стаканы стояли нетронутыми.

Герцог прошелся несколько раз по комнате, посмотрел на часы, потом на свою жену и, наконец, сказал:

— Его все еще нет. Не знаю, чем объяснить себе его отсутствие, сегодня он хотел быть особенно пунктуальным.

— Вероятно у Ренэ была уважительная причина; он никогда не пропускает обеда дома, зная, как его отец любит быть среди своих в этой уютной комнате; он знает, что ты дорожишь этим часом, — сказала герцогиня с плохо скрываемым беспокойством.

— Знаю, знаю, Сюзанна! Я тоже не помню, чтобы Ренэ хотя бы один раз пропустил назначенное время. Это, может быть, мелочно, но эта привычка привита мне воспитанием: мой отец всегда очень твердо стоял за старые домашние обычаи, требовавшие, чтобы все члены семьи всегда обедали дома.

— Прикажете оставить прибор для его светлости? — спросил приблизившийся Лашоссе, как всегда, с глубоким, почти униженным поклоном.

— Пошел ты к черту! — гневно воскликнул герцог. — Ты всегда лезешь ко мне со своими дурацкими вопросами, когда я сердит! Стоит мне что-нибудь приказать, как уж ты пристаешь с вопросом, не сделать ли совершенно противоположного тому, что тебе приказано!

— Я стараюсь сделать лучше, Ваша светлость! Молодой господин, наверное, голоден. Бог знает, где его задержали его занятия.

Герцог смягчился.

— Ты прав, Лашоссе, но накрой обед в беседке. Ты беспокоишься, дорогая? — продолжал он, взглянув на герцогиню. — Разве это — уж такое огромное событие, что двадцатилетний юноша опоздал к обеду? — и он засмеялся. — Это все твои больные нервы, Сюзанна! Мое беспокойство имеет совсем другое основание: я вижу в его поступке недостаток уважения к обычаям дома.

Он вышел на балкон и стал смотреть через сад на улицу.

Герцогиня и Лашоссе остались наедине. Осторожно оглядевшись, слуга подошел к своей госпоже и, снимая скатерть, быстро шепнул ей:

— Устрой, чтобы мы могли остаться одни: мне необходимо тотчас же переговорить с тобой.

Герцогиня быстро поднялась с места, а Лашоссе отошел к буфету. В ту же минуту герцог вернулся с балкона.

— Нет, его не видно, — сказал он жене. — Я пойду к себе в кабинет. Как только Ренэ явится, пришли его ко мне: я хорошенько отчитаю его.

Он вышел из комнаты, а оставшаяся пара молча ждала, пока не замерли его шаги. Тогда герцогиня подошла к слуге, схватила его за руку и дрожащим голосом спросила:

— Что ты должен сообщить мне?

Лашоссе поставил на буфет серебряное блюдо, которое держал в руках, медленно приблизился к столу и, в небрежной и фамильярной позе усевшись на его край, с дерзкой улыбкой поглядел на побледневшую герцогиню.

— Дело запутывается, — сказал он после короткой паузы. — Он здесь!

— Кто? — воскликнула герцогиня. — Не мучь меня! Неужели возможно?

— Заплати мой долг, ничтожный долг в сто ливров, Сюзанна, и я скажу тебе все.

Герцогиня тяжело вздохнула и промолвила:

— У меня нет больше денег; откуда мне взять их сию минуту?

— Ба! Вы ведь богаты. Недаром же мы устроили брак герцога Дамарра с Сюзанной Тардье. Я заботливо берег тайну, много лет потратил на дальние путешествия, на тщательные розыски.

— Но за это ты получил достаточное вознаграждение, Лашоссе. Твоя будущность обеспечена; я всегда удовлетворяла твои требования; ты получил неизмеримо большее количество денег, чем сколько мог бы заработать. Ты знаешь расчетливость герцога, знаешь, как мне всегда было трудно удовлетворять твои требования. Сколько раз уже приходилось мне жертвовать для тебя своими драгоценностями, и все тайно, все потихоньку! Сжалься!.. Я и так уже много сделала для тебя!

— Если мы начнем считаться, Сюзанна, — возразил слуга, — то окажется, что я могу предъявить к тебе еще много требований. Вспомни-ка ты тысяча шестьсот тридцать девятый год, когда мать одной молоденькой девочки пришла в жилище Лашоссе, в Амьене. Ведь ты помнишь мою мать, добрую Перинетту, которая еще в монастырской школе была дружна с твоей матерью? Только твой отец, с тех пор как сделался старшиной в Амьене, брезговал дружбой с простой повитухой; он все лез выше и, когда я дерзнул заговорить с ним о своей любви к тебе, он высмеял меня. Ну, нечего вздыхать! И Вы полезли вверх по опасной дороге, — да, по опасной, потому что твоя любовь к важному господину влекла с собой опасность, я даже скажу — гибель! Он соблазнил тебя и бежал, и твоей матери пришлось, в дождливую ночь 10-го апреля 1639 года, постучаться в нашу дверь. Помнишь, Сюзанна, как ты лежала в углу, на бедной постели, и стонала?.. Помнишь, как моя мать вынесла из нашего дома новорожденное дитя, — твое дитя, Сюзанна, доказательство твоего падения? Меня высмеяли, меня унизили, а важный господин, которого поощряли, бросил тебя! Как ни старались скрыть твой стыд, но такие вещи все-таки выходят наружу. Небось сестра твоего отца не захотела держать тебя у себя в Перше, хотя и согласилась взять ребенка.

Герцогиня сидела в кресле, опустив голову на руки, и стеклянными, остановившимися глазами смотрела на рассказчика.

Но он продолжал без малейшего сострадания:

— А кто отвез твоего ребенка к тетке? Я, Сюзанна! Кто заботился о нем? Я, Сюзанна! Кто отыскал твоего соблазнителя? Опять-таки я! Но он не захотел позаботиться о своем ребенке и согласился дать ему воспитание только под угрозой, что разоблаченная тайна расстроит его брак с богатой маркизой; но никто не должен был и подозревать, чье это дитя. На ребенке лежало какое-то проклятие, так как все, к кому он приближался, почему-то относились к нему совершенно небрежно. Так как его высокопоставленному отцу было предсказано, что дитя его любви навлечет на него несчастье, он приказал своему бывшему слуге увезти ребенка куда-нибудь подальше. Старый Жак Тонно взял ребенка у твоей тетки и увез в лесную глушь. Неизвестно, почему он потом покинул мортемарские леса, но с тех пор прекратилась всякая денежная поддержка со стороны твоего соблазнителя, и тогда ты в отчаянии обратилась ко мне. Ты написала: “Жан, спаси меня!.. Тонно нужны деньги; у меня нет средств, а мой муж не должен ничего узнать. Спаси меня!”. И я опять отправился к соблазнителю Сюзанны Тардье. Я грозил, требовал и еще раз достиг цели. Но Тонно был убит на пути в Италию, куда он почему-то повез мальчика, а его воспитанник исчез. А я… я был опасным свидетелем прошлого; за мной следили. Неудачная любовь сделала меня равнодушным к будущему, и я легкомысленно увлекался дурным обществом, где топишь горе в вине или в карточной игре. Не знаю, как это устроили, но меня обвинили в неправильной игре, меня схватили с краплеными картами в руках! Я пришел в бешенство, стал драться, но тут с необъяснимой быстротой появились сыщики, меня судили и осудили; я очутился на галерах в Тулоне.