Опасные пути - Хилтль Георг - Страница 30

Глаза Кольбера быстро открыли давно знакомый ему портфель, красная обложка которого уже при входе в комнату бросилась ему в глаза. Он улыбнулся и спокойно ответил:

— Верно, что Вы, Ваше величество, были прилежны, но и я также не ленился. Вы работали на пользу Ваших современников, я же принес Вам, Ваше величество, кое-что для Вашего потомства. Здесь трактаты и договоры относительно приобретения Мартиники и Гваделупы. Если умеешь сберечь, то можешь, в случае необходимости, кое-что и истратить. Это правило известно и детям.

Король закусил губы. Он хотел было возразить, но, привыкнув уже к грубому тону министра, удовольствовался тем, что только молча, решительно посмотрел на него. Кольбер поклонился и молча положил перед королем принесенные им бумаги.

Между тем граф Лозен переходил двор Лувра.

“Кто бы это мог рассказать королю про Монтеспан? — спрашивал он себя. — Опять этот болтун-Граммон? Нет, она ему, кажется, понравилась. Все по-видимому клонится к тому, чтобы спихнуть Лавальер. Маленькая Монтеспан — такая особа, перед которой все прежние возлюбленные короля должны трепетать. Она — мне друг, следовательно семья Мортемар будет стоять за меня. С помощью Атенаисы можно твердо упрочить свое положение”.

Перейдя мост, он вошел в парфюмерную лавку под вывеской: “Лавьенн, цирюльник”.

VII

Разоблаченная семейка

В 1664-м году, в том месте Парижа, где сходятся улицы Жуи и Сэнт-Антуан, стоял маленький, двухэтажный особняк. Хотя здесь происходило оживленное движение людей и всякого рода повозок, а в воздухе беспрестанно раздавались крики продавцов, но дом, отделявшийся от улиц большим садом, был изолирован от всей этой суеты. Сад, во вкусе первой половины семнадцатого века, со шпалерами кустов и маленькими лабиринтами, был разбит без определенного плана; в кустах виднелись наполовину скрытые, подернутые мхом статуи, а перед террасой бил маленький фонтан. Подобно большинству построек времен Генриха IV, особняк представлял смесь различных архитектурных стилей. Над террасой был сделан балкон; с улицы были видны его железные перила, украшенные цветами и резными фигурами. Широкая дверь вела с балкона в восьмиугольный зал первого этажа, где больше всего любили проводить время владельцы и обитатели этого маленького особняка — герцог и герцогиня де Дамарр.

Герцог был сильный шестидесятилетний мужчина, герцогине по-видимому уже минуло пятьдесят. Оба когда-то были красивы. Возраставшая полнота герцога делала его более похожим на добродушного арендатора, чем на обладателя древнего герба и большого родословного дерева.

Герцогиня вполне сохранила еще прежнюю красоту, омрачавшуюся, однако, грустным, болезненным выражением, особенно заметным в те минуты, когда она не бывала поглощена оживленным разговором.

У всех знакомых герцогини с годами сложилось твердое убеждение, что она страдает тяжелой внутренней болезнью, не поддающейся определению. Никто не мог сказать, откуда явилось такое предположение; домашние врачи утверждали, что во всем этом не было ни слова правды, что герцогиня страдала просто серьезным нервным расстройством, граничившим часто с меланхолией.

Герцог, слывший за большого чудака, привык по-видимому к болезни жены; да он и не имел причины жаловаться, так как герцогиня с тревожной заботливостью оберегала мужа, крепкое, плотное сложение которого невольно вызывало опасение; казалось, герцогу не избежать апоплексического удара.

Заботливая супруга старалась оградить его от всякого волнения. Она с мелочным вниманием выбирала для него кушанья, которые приготовлялись по особому рецепту, никогда не противоречила его желаниям; если же ее к этому принуждали обстоятельства, то она делала это так мягко и ласково, что невозможно было рассердиться на нее. Таким образом, соединявший их супружеский союз с годами становился все прочнее. Все высшее общество, в котором счастливые браки были редки, завидовало согласному житию герцогской четы. Мало было людей с более завидной участью: помимо счастливой супружеской жизни, помимо огромного состояния, судьба послала им утешение в лице единственного сына, составлявшего гордость родителей, благодаря его выдающимся душевным и физическим качествам.

У же несколько лет герцог с грустью замечал все усиливавшееся душевное расстройство своей жены. Нежнейшие заботы и боязливые расспросы мужа и сына не приводили ни к каким результатам, и герцогиня неизменно отвечала с грустной улыбкой:

— Мне ничего не надо. Не тревожься обо мне! Время вылечит.

Мало-помалу отец и сын привыкли с нежностью и грустью смотреть на кроткую, печальную жену и мать, не пытаясь доискаться причины страдания, омрачавшего душу этой тихой женщины.

Многие уверяли, будто в последнее время между герцогом и его женой возникли недоразумения по поводу того, что семья герцога держала себя крайне высокомерно при разделе доставшегося им по наследству имения, причем был поднят вопрос относительно чистоты генеалогического дерева. Герцогиня была не дворянского происхождения и этим набросила тень на герб фамилии Дамарр, что родственники герцога никогда не могли простить ей.

Герцогиня Сюзанна де Дамарр ничего не принесла мужу в приданое, кроме любящего сердца. Ее ранняя юность уже миновала, когда на ней женился герцог, намеревавшийся вначале просто уплатить долг признательности. Тяжело раненый во время нидерландской войны, он с большим трудом дотащился до Амьена; здесь ему посчастливилось найти приют в доме честного цехового городского кузнеца Тардье, дочь которого, Сюзанна, ухаживала за раненым, не жалея сил и окружая его нежнейшими заботами. Когда родные герцога, уже давно извещенные о его местопребывании, явились, наконец, в Амьен, они нашли его совершенно окрепшим, прогуливающимся в маленьком садике Адама Тардье, рука об руку с красивой, скромной девушкой.

У герцога не было близких родных. Он был богат, имел обширные поместья и находился в том возрасте, когда мечтания любви уступают место более спокойному чувству. Привыкнув к самоотверженному уходу Сюзанны, он с грустью думал о той минуте, когда ему придется расстаться с ней. Вскоре высший парижский свет узнал, что герцог Клод Дамарр вернулся из похода, выбрав себе в супруги красивую, скромную жену незнатного происхождения, вследствие чего все члены фамилии Дамарр забили тревогу; но Клод не обратил на это никакого внимания, вышел в отставку и поселился с молодой женой в маленьком особняке в улице Сэнт-Антуан.

Три года спустя герцогиня подарила его сыном, который получил имя Ренэ и рос на радость родителям. О высшем свете герцог с женой не горевали, и высший свет платил им тем же.

Однажды утром через девятнадцать лет после женитьбы герцога, в его дом явился незнакомец, желавший говорить с герцогиней, к которой имел рекомендательное письмо от ее отца. Она приняла его в своем кабинете и имела с ним продолжительный разговор.

По-видимому он просил герцогиню дать ему место в ее доме, но это нельзя было сделать немедленно; поэтому он несколько времени жил в другом доме, пока не освободилась вакансия в маленьком штате герцога. Лашоссе (так называл себя незнакомец) немедленно перебрался в герцогский особняк. Хотя он не особенно понравился герцогу, но герцогиня убедительно просила мужа взять на службу человека, которого так горячо рекомендовал ее отец; Лашоссе был единственным предметом, из-за которого происходили небольшие размолвки между супругами; всегда жившими в полном согласии. Так как Лашоссе хорошо исполнял свои обязанности, держал себя с герцогом скромно и почтительно, то и продолжал служить в доме, о чем всегда усердно хлопотала и герцогиня. К прочей прислуге Лашоссе относился высокомерно; он часто половину ночи отсутствовал, иногда принимал гостей, засиживавшихся поздно ночью; но никакие жалобы не помогали, так как господа смотрели на это сквозь пальцы. Ему даже несколько лет сряду разрешались отпуски, длившиеся не одну неделю. Он проводил их на своей родине, в Бретани, где, по его словам, жили его родные. Однажды кучер рассказал, что его знакомый, находившийся при армии, уверял, будто видел Лашоссе во время его отпуска в Перше; но это было так же трудно доказать, как и проверить слова других лиц, утверждавших, что Лашоссе завел дурные знакомства в сомнительных уголках Парижа.