На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 134

134

Следующие две строчки стихотворения: "Бесприютного сиротку не оставит также бог" он переделал на свой лад:

Бесприютного "огарка" Не оставит Базылек, —

имея в виду Базыля Трайчанского, владельца знаменитого в Панямони каменного дома.

Правилом поведения друзей было не вешать нос на квинту. Вот почему они всегда, особенно на людях, были веселы, шутили, дурачились, забавлялись сами и забавляли других. У них были песни, сочиненные ими самими. Они придумали даже один балетный номер и назвали его "танец зеленого осла". Друзья становились спиной друг к другу и одновременно сгибали и поднимали правую либо левую ногу. Янка брал рукой согнутую ногу Лобановича, а Лобанович ногу Янки, а на другой ноге они прыгали как сумасшедшие, присвистывая либо подпевая в такт прыжкам. Потом они менялись местами и соответственно с этим меняли и ноги по команде: "С другой!"

И песни, и шутки, и "танец зеленого осла" имели целью высмеять местечковый мещанский быт со всеми его церемониями. Публика, перед которой время от времени выступали доморощенные артисты, воспринимала их выступления по-разному: одни морщились, другие одаряли их громкими аплодисментами. А в общем, их считали самыми веселыми и желанными людьми, которые никому ничего плохого, кроме как самим себе, не сделали.

Уже в сумерках друзья пришли в Панямонь. Миновали здание волостного правления, фельдшерский пункт, где фельдшером был все тот же Найдус, и направились в двухклассную школу к Тарасу Ивановичу Широкому. Он так же прочно сидел на своем месте.

— Добрый вечер вам! Рады ли вы нам? — дружно, в один голос, приветствовали друзья хозяина, переступив порог его квартиры.

Хозяин стоял перед ними. На его лице отразилось удивление и еще одно еле уловимое чувство, которое можно было бы назвать беспокойством, страхом при виде таких неожиданно нагрянувших гостей. Но это продолжалось только одно мгновение. Тарас Иванович овладел собой и пришел в состояние обычного для него приподнято-бурного настроения.

— А, браточки мои! А, страдальцы вы наши! Заходите, заходите! Раздевайтесь! Давненько я не видел вас, а как хотелось повидаться, поговорить! — шумно выражал он свою радость, крепко пожимая руки гостям. — И как же я рад, что вижу вас, голубчики, соколики мои! — сыпал, как из мешка, Тарас Иванович.

— Но не боитесь ли вы, Тарас Иванович, принимать нас, отщепенцев, крамольников, да еще с таким энтузиазмом? — снимая пальто, спросил Лобанович.

В глазах Тараса Ивановича мелькнули на мгновение испуг, неуверенность, но он тотчас же превозмог их.

— Кто запретит мне принимать в моем доме лучших из лучших учителей? Преступники вы, что ли? Казнокрады или конокрады? Да такой отщепенец и крамольник я сам и сотни тысяч таких же крамольников.

Не давая остыть чувству дружбы и солидарности, он громко крикнул:

— Ольга! Женка, стань передо мной, как лист перед травой! Иди встречать моих приятелей!

Не успела показаться в комнате Ольга Степановна, как Тарас Иванович скомандовал:

— Жарь яичницу!

— Дай же поздороваться с людьми! — весело проговорила Ольга Степановна.

На ее лице светились подлинная радость и дружелюбие. Она помнила, как Лобанович забавлял ее маленького сына Леню и рассказывал ему такие интересные сказки, что мальчик часто вспоминал и спрашивал про дядю Андрея.

— Ну, как вы живете? — спрашивала она гостей. В ее голосе слышались искреннее сочувствие и тревога.

— Да живем так, что дай боже: то скоком, то боком, часом с квасом, а порой с водой, — ответил Лобанович.

Янка добавил:

— Мы люди беззаботные, для добрых дел пригодные, хлопцы веселые, хоть пятки наши голые. Ни о чем не тужим и царю не служим.

Тарас Иванович замахал руками: так говорить небезопасно, — но громко засмеялся.

— Раешник, настоящий раешник! — похвалил он Янку, а тот признался:

— Мы с Андреем поделили роли, он начинает, а я подбрехиваю, и у нас выходит складно.

— То, что вы веселые и ни о чем не тужите, очень хорошо, но всего говорить вслух не стоит, — добродушно заметила Ольга Степановна.

— Иди, иди, жена, возле сковороды да возле буфета походи, — повторил свою команду Тарас Иванович.

Ольга Степановна вышла. Хозяин и гости перешли в кабинет.

— Ах, голубчики мои! Так вот оно как! — продолжал бурно выражать свою радость Тарас Иванович, однако заметно было, что он чувствовал себя как бы связанным и настоящей бури, свойственной его характеру, но получалось.

— А скажите, Тарас Иванович, что говорят про нас в вашей среде, как расценивают самый факт нашего неудачного собрания? — спросил Лобанович.

— Какая тут среда! — возмутился Тарас Иванович. — Умные люди сочувствуют вам, дураки, прохвосты охаивают, а более хитрые и подлые молчат. Да знаете ли вы… — вдруг перешел он на новую позицию. — Только, хлопцы, молчок! — понизил он голос. — На вас донес наш гад, волостной старшина Язеп Брыль! Сам лично ходил к становому приставу с доносом! А как он узнал? Многие из молодых учителей, участников собрания, не считали нужным держать язык за зубами… Только, братцы, ша! Никому ни гугу, ни звука о том, что я вам сказал!

Друзья переглянулись.

— Тарас Иванович, мы — могила! — заверил Широкого Лобанович.

В кабинет просунула голову Ольга Степановна.

— Прошу к столу! — проговорила она.

— Пойдем!

Тарас Иванович торжественно повел гостей в столовую. На аккуратно накрытом столе лежали приборы, стояли чарки, бутылка наливки, ветчина и объемистая сковорода с яичницей и крупными сочными шкварками.

— Да не оскудевает рука дающего! — проговорил Янка.

Выпили по чарке, по другой, повеселели. Завязался разговор о Панямони, о панямонских людях, о новостях. Выяснилось, что Тамара Алексеевна вышла замуж за Найдуса, и таким образом на горизонте "неба Италии" погасла одна звезда. Зато появились три новые. В местечко приехал ветеринарный фельдшер Адам Игнатьевич, а с ним две взрослые дочери. За старшей увивается Базыль Трайчанский. Есть и третья, Аксана. Ничего девушка, хоть и дочь урядника. Выяснилось также, что сегодня у Адама Игнатьевича день рождения и что Тарас Иванович с Ольгой Степановной приглашены на ужин. Тарас Иванович в предчувствии "банчка" после наливки пришел в экстаз.

— Пойдем к Адаму Игнатьевичу! — загорелся он, обращаясь к гостям. — Там будут не только рады вам, вас на руках носить будут!

В доказательство этих слов на пороге появился Есель с письмом — Адам Игнатьевич приглашал еще раз Тараса Ивановича с женой и с гостями.

XII

По малолюдной улице Панямони степенно шествовали Тарас Иванович с Ольгой Степановной и наши приятели. Запорошенная свежим снегом улица была уже утоптана и укатана ногами пешеходов, полозьями саней и конскими копытами. Окна вдоль улицы были плотно закрыты ставнями.

Компания шла не торопясь, изредка перебрасываясь короткими фразами. Лобанович молчал и думал свою думу. Много уплыло дней с той весенней поры, когда он с Садовичем заходил в Панямонь. Не так давно пришло от него письмо из Балтиморы. Как он там живет, Садович не пишет; видно, не очень сладко. Об одном только сообщает — ходят вместе с Ничыпаром на какие-то курсы, чтобы изучить английский язык.

Мало что изменилось в Панямони за это время. Тот же шумный и еще более толстый Тарас Иванович, те же вечера местечковой так называемой интеллигенции с бесконечной картежной игрой, тот же Есель с его прежними обязанностями. Чем живут здесь люди? О чем они мечтают?

Глядя на еле заметные пучки света, проникавшие сквозь щели ставней, Лобанович думал, как тускло и скупо пробиваются на свет из непроглядного мрака мысли здешних людей. В чем же их радость и счастье? В затхлой тишине, в неподвижном покое, напоминающем стоячую воду тихих заводей, покрытую тоненькой пленкой плесени. Какие же нужны грозы и громы, чтобы всколыхнуть эту тишину и пробудить человеческие мысли, чувства, стремления! Пытался пробудить местечковых обывателей доморощенный редактор Бухберг, но его запрятали в сумасшедший дом, хотя он сумасшедшим, может, и не был. А вот шкурники, паразиты, доносчики вроде этого Язепа Брыля процветают. Вспомнились Лобановичу такие же пустые вечеринки в Хатовичах, в Верхани. Как же они похожи одна на другую! Старая знакомая песня на тот же заплесневелый лад. Противна вся эта музыка!..