Кредиторы гильотины - Бувье Алексис - Страница 44

– Да, милая Нисетта, я тоже хотел бы поговорить с тобой, если бы ты была откровенна.

– Разве я не откровенна?

– Ты – нет.

– Что же ты хочешь узнать? Откуда я могу знать, что она делает?

Глаза Панафье засверкали, он вздрогнул, но сдержался и сказал:

– Кто тебе говорит о ней? Я ею больше не интересуюсь. С этим покончено. Она счастлива, богата, пусть живет, как хочет. Я теперь свободен и хочу таким и остаться. Я пришел сюда не потому, что ты ее подруга. Ты понимаешь это. Я пришел сюда потому, что в твоем письме была фраза: «Моя единственная вина в том, что я тебя слишком любила». Только это и заставило меня прийти сюда.

Нисетта повернулась к Панафье, пристально глядя ему в глаза.

– Это правда? – спросила она.

– Конечно, правда, но ты все же что-то от меня скрываешь.

– Помнишь, как однажды, а лучше сказать – однажды ночью, ты уже спрашивал меня. Я тебе ответила откровенно.

– Но мне все кажется, что ты говоришь не все.

– Почему же?

– Потому, что ты могла бы занять более высокую ступень в обществе, но какая-то тайна заставляет тебя оставаться внизу.

Нисетта пристально взглянула на него, явно смущенная, стараясь понять, что он хочет сказать.

– Я хочу сказать, что для меня непонятно, как такая женщина, как ты, может оставаться в таком положении.

– В каком положении?

– Я знал тебя при Левассере. Ты была…

– Говори, пожалуйста, прямо – я была привратницей.

– Я не нахожу, что это было интересным.

– Ты не всегда думал так, так как заметил меня именно там.

– Это правда, – со смехом согласился Панафье. – Тем не менее, это не мешало тебе иметь странный вкус.

– Но ведь я же говорила тебе, что это было сделано мною из благодарности к человеку, который помог мне в трудную минуту.

– Когда случилось несчастье с Левассером, я увидел тебя в странных обстоятельствах.

– В каких это?

– А кем ты была для Луизы?

– Но ведь я уже объясняла тебе. Мне неудобно говорить здесь за столом, где все могут слышать.

– Да никто не обращает на нас внимания.

– Я любила тебя и не скрываю этого. Я даже думала, что, избавившись от Левассера, я получу твою привязанность. Но увидела, что вместо этого мне ты даешь одни обещания, а Луизе делаешь прелестные подарки. Ревность охватила меня, и я сказала себе, мол, если докажу ему, что она обманывает, он не простит ей этого. Тогда я решила открыть тебе глаза, рассчитывая, что ты прогонишь ее, и я смогу надеяться на твою любовь.

– Но ты не довольствовалась тем, что открыла мне глаза. Ты сама приготовила то, что хотела мне показать.

– Как это?

– Послушай, Нисетта, говори правду.

– Я только правду и говорю тебе. Ведь я сообщила тебе мою цель.

– Этой целью было добиться моей любви?

– Да, это настоящая причина всех моих – хороших и плохих – поступков.

– В таком случае ты очень лицемерна: дружишь с Луизой, а сама думаешь лишь о том, как погубить ее.

– Ты убежден в том, что это я ее погубила?

Панафье нахмурил брови, но постарался скрыть свою реакцию и весело продолжал:

– Ну, хорошо, ты лучшая из подруг. Не думаешь ли ты, что в наших дальнейших отношениях меня будут стеснять воспоминания о прошлом?

– О каком прошлом? – сказала Нисетта, краснея и кусая губы.

Панафье с самым равнодушным видом начал считать по пальцам:

– Во-первых, твой муж, затем аббат, затем Левассер…

– Господи, Боже мой! Какая у тебя хорошая память. Если бы я начала считать в свою очередь, то, может быть, насчитала бы и больше.

– Да и я мог бы насчитать больше.

– Что?

– Ну, конечно, моя милая, – я пропустил Жобера. Ты не станешь отрицать, что этих господ может набраться целый полк.

– Что?! – с гневом вскричала Нисетта.

– Ну, целая компания, если хочешь.

– Ты очень злой и не заслуживаешь моей любви.

– Моя милая, я говорю все это тебе не для того, чтобы поссориться с тобой. Но лучше, когда люди сразу узнают друг друга. По крайней мере, впоследствии не в чем упрекнуть себя.

– Да, это правда.

– Теперь, так как ты женщина умная, то должна понять, что нужно сделать еще одну вещь.

– Какую?

– Заставить меня ни о чем не жалеть.

– Я тебя не понимаю.

– Странно, ты сегодня какая-то непонятливая.

– Объясни, пожалуйста.

– Ты только что мне говорила, что я очень любил Луизу, и прибавила, что я не прощу ей того, что простил бы другой.

– Ну и что же?

– А то, что я еще не верю в виновность Луизы. Я убежден, что она не изменилась с тех пор, как оставила меня.

Нисетта расхохоталась громким, злым, но натянутым смехом, который, тем не менее, тяжело отозвался в ушах Панафье.

– Что-то уж очень ты весела, – насмешливо сказал он.

Смех Нисетты разрушил все его мечты. Этот смех ясно говорил: «Бедный дурак, ты веришь, но тебя обманывают уже давно. Только ты один считаешь Луизу верной. Все же остальные знают, что она из себя представляет». Боясь, чтобы рассказ Нисетты не был услышан окружающими, Панафье сам положил ему конец, проговорив:

– Милая моя, здесь слишком много народа. Прекратим этот разговор.

Нисетта замолчала, наблюдая за несчастным, раздосадованным ее смехом собеседником, чувствуя, что оскорбила его, но в то же время, не решаясь сказать ни слова, чтобы перевести разговор на свою приятельницу.

Панафье молчал, поэтому Нисетта поспешила окончить обед.

– Выйдем отсюда, – предложила она. – Здесь очень скучно.

– Я не могу оставаться больше, – отозвался Панафье. – Я должен с тобой расстаться. У меня назначено свидание сегодня вечером, которое я не могу пропустить.

– Как! Ты оставляешь меня здесь? – с удивлением произнесла Нисетта.

Панафье был рассержен.

– Ну, моя милая, – сказал он, – пожалуйста, не думай, что я ухожу под впечатлением нашего разговора. Повторяю тебе – у меня назначено свидание.

– Нет, ты сердишься на меня и думаешь, что посмеялась над тобой.

– Нет, моя милая, мы увидимся с тобой завтра.

– И это все?

Панафье пристально взглянул на нее.

– Нет, это не все, но только в том случае, если будешь откровенна.

– Я была откровенна.

– Посмотри мне в глаза, – потребовал Панафье, беря ее за руку.

Нисетта подняла глаза.

– Луиза рассталась со мной, чтобы отправиться на улицу Шальо в прелестный особняк – я это я знаю. А теперь говори все.

– Я готова отвечать тебе.

– Клянись мне Богом, клянись мне прахом твоей матери!

– Ты мне надоедаешь. Я не хочу, чтобы ты говорил о моей матери.

– Клянись твоей покойной матерью, Нисетта, что Луиза – любовница этого человека.

Несколько минут Нисетта сидела смущенная, затем нерешительно проговорила:

– Я не хочу тебе отвечать. Я не хочу говорить о своей подруге. Луиза свободна и делает, что хочет. Кроме того, она моя подруга, и я не хочу говорить о ней дурно.

Нисетта была не глупа и выпуталась из того положения, в котором очутилась, не сказав ни слова, но давая возможность предполагать все.

Разгневанный Панафье встал и хотел уже идти, но как только он отошел от стола, к нему подошла Баландье и подала письмо.

– Это то, о чем вы спрашивали у Густава.

– А, хорошо, – удивленно произнес он. Нисетта смотрела на него, стараясь понять, чтобы это значило.

Между тем Баландье подошла к одной женщине и, тихо переговорив с ней о чем-то, передала ей старую газету. Женщина тут же закричала:

– Ах! Послушайте, какая забавная история. Я вам сейчас же прочту.

Затем Баландье повернулась к Панафье, чтобы получить плату за обед и, отдавая сдачу, тихо сказала ему:

– Останьтесь немного и послушайте.

– Зачем это мне? – тем же тоном спросил он.

– Это вас касается. Так сказал Густав.

– А-а! – протянул Панафье с любопытством и снова сел.

Нисетта осматривалась, точно предчувствуя, что против нее что-то затевается. В это время женщина, которой Баландье подала газету, прочла вслух: «История в вагоне».