Русский Бог (СИ) - Сорокин Александр Сергеевич - Страница 41

          Одевшись тем временем, цыганка-еврейка ушла, бросив  на прощанье:

- Судьба твоя столь несчастна, что мне жаль брать деньги с тебя за любовь.

          Трубецкой, оставшись один, смотрел то на скомканный пергамент, то вспоминал мальчика улана, которому впервые смерть заглянула в глаза. Капитан вскоре увёл юнкеров. Бой затих. Уланы, потеряв пятерых, отступили.  Вскоре опустела и баррикада. Кому и зачем она преграждала путь? В мире нет логики. Стемнело. Раненых унесли. Защитники революции отправились спать. на пустой баррикаде одиноко трепалось извлечённое из сундука знамя 93-го года.  С самого начала боя соседние улицы были пусты, и уланам, если они желали двигаться в том направлении, путь в котором преграждала баррикада, стоило лишь сменить дорогу. Таков итог столкновения сомнений.

          Чиркнув спичкой Трубецкой зажег пергамент. Повеяло удушливым запахом палёной кожи.

- Где она набралась этой глупости?! Кто её подослал? – зло думал Трубецкой. – Дьявол! – выругался он, обжегши себе пальцы.

 Часы на Нотр Дам де Пари пробили десять часов вечера.

                                                *  *  *

          В десять часов утра в Санкт-Петербурге морозным солнечным утром поэт Пушкин потирал от удовольствия руки, шестой час он работал, стоя за бюро в кабинете снимаемой им бывшей квартиры Волконских с окнами на реку Мойку.  Пушкин встал в четыре утра, несколькими движениями согрел затекшие ото сна мышцы, вымыл некрасивое лицо своё, взъерошил шевелюру, выпил чашку крепчайшего кофею и. несмотря на полное отсутствие вдохновения и сильнейшее желание спать, взял перо, обмакнул в чернильницу и принялся сочинять, став за бюро, как за станок. Лакей Гаврила, неохотно поднявшись вместе с барином, гремел дровами, топя печь.  Пушкин работал. Забросав пол бумагами, двадцать раз мучитель переделав, через шесть часов непрестанного умственного напряжения он извлёк из себя всего восемь строк:

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко, печаль моя светла,

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой… Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит – оттого,

Что не любить оно не может.

          Почему Пушкин в студеную петербургскую зиму в квартире на Мойке, стоя в четыре утра за бюро, дуя на стынувшие пальцы, вспомнил вдруг поездку в Грузию, вид на склоны Арагвы, никто не знал,  тем более, то было загадкой ему самому. Разрешить он её не пытался.

          Гаврила растопил печь, собрал остатки угля и щепок, ссыпал их в огонь, открыв чугунный кругляш плиты; тщательно вымел пол, собрал пыль и совсем мелкие щепки в таз и гремя сапогами, вышел вон. Весело затрещали, забегали огнями покрытые углем дрова, уголь заиграл, замерцал точками одинокого пламени, отдельные угольки соединились, и печь загудела, заухала, засвистела с шипом, накаляя рисованные плитки. Скоро стало жарко. На набережную Мойки, на серые дома напротив заворожено, отвесными нитями прямо падал снег. Кухарка зазвенела медью самовара, фаянсом чашек.  Готовили чай.  на женской половине раздался шорох, босые ноги спрыгнули на пол, прошлись по паркету, зашуршали юбкой – в десять часов встала Наталья Николаевна. Румяная ото сна, с рассыпавшимися по покатым плечам русыми волосами, стройная, хрупкая девятнадцатилетняя девушка с ясными доверчивыми пугливыми глазами вбежала в кабинет. Длинные прямые ноги машиной ходили под белоснежной сорочкой из шифона с розовым атласным бантом на груди.

- Саша! – воскликнула девушка, подбегая к бюро и обнимая замученного, желавшего, несмотря на утро, по-прежнему очень сильно спать, Александра,- Какое чудесное утро сегодня! Снег. Мороза нет. Солнце над домами, - прижимаясь к груди, целуя с нежностью мужа, Натали выглядывала в окно.

- Натали, нежная волшебная Натали, - Александр Пушкин прижался жестком бакенбардой  к слабой тонкой кисти жены. В зеркале, на печной полке он увидел своё лицо, кудрявого, щетинистого маленького урода с красными от бессонных ночей глазами, сухими огромными вывернутыми губами, ввалившимися щеками, вдавленным носом, коротким лбом, в котором, казалось, и не было места великому уму, над ясными мудрыми глазами. К этому чудовищному  по непривлекательности лицу сатира прижалась божественная головка, достойная Греза, юной жрицы любви, Афродиты в отрочестве, нераскрывшейся Лаиды. Прекрасное округлое чуть вытянутое лицо греческих статуй с длинным стеблем шеи, алым бантом щек, несобранными с утра, разбросанным подобно червлёным золотым лепесткам волосами, тычинками карих доверчивых глаз.  Физическое уродство и физическая красота. Божественное совершенство лица и тела, стройность и гибкость талии, небесная привлекательность черт, дополняемая великолепными точёными ногами, просторным тазом, длинными гибкими руками, розовыми сосками девичьей груди под шифоном, круглыми плечами, с одной стороны, и несуразная, скорее смешная, чем отталкивающая внешность с короткими кривыми  раздутыми в суставах нижними конечностями, тяжёлым вислым тазом, короткой грудью, сколиозом, одним плечом выше другого, сутулостью от постоянного письма, головой без шеи, лежащей прямо на плечах, с другой.  Марсий вдыхает аромат розы. Страшилище и аленький цветочек.

- Чем ты занимался, несуразный, пока я спала? – спросила Натали, трогательно целуя мужа в небритую щеку. Она тоже засмотрелась в зеркало на печи, для неё не было скрыто несоответствие между ней и мужем.

- Стихи писал, родная моя, солнце души моей, - отвечал Александр Пушкин, нежно обхватывая жену за упругую талию.

- Стихи? Опять стихи? Изо дня в день по ночам стихи. Как это скучно!

- Послушай что я сочинил родная…

- Ах, не хочу, не хочу, не хочу! Давай почитаешь вечером при гостях?

- Я не хочу при гостях. Хочу тебе первой. Вот послушай « На холмах Грузии лежит ночная мгла…»

- Грузия? Вот ещё. Причём здесь Грузия, когда мы в Петербурге? Потом, не на холмах, а на холмах. Ты совершенно не знаешь русского языка! Мне говорили, ты прогуливал уроки в Лицее. Ведь так, лгунишка?

- Я ничего не прогуливал, напротив…Державин…

- Знаю, знаю… У меня по русскому всегда был высший бал. Я и в твоих предыдущих сочинениях находила много ошибок. Теперь когда мы поженились, я буду править твои стихи. Признайся, я сильнее тебя знаю русский язык?

- Ну, хорошо. « На холмах  Грузии лежит ночная мгла…» Нет, так теряется рифма.

- зато появляется правильность грамматики и смысл. Но оставим стихи, мой ласковый.  Как тебе нравится моя новая ночная? – Натали завертелась перед мужем и зеркалом на печи, показывая все достоинства ночной сорочки.

- Смотри, какой бант!

- Я уже видел вчера.

- Видел. Но не оценил. Оцени!

- прекрасно. Но послушай, « на холмах Грузии…

- Саша! Оставь меня со своей Грузией, что она тебе далась? Там  холодно, голодно, скалы без деревьев. Дикие пьяные люди. Что тебе в Грузии?

- Сегодня утром я почему то вспомнил своё путешествие по Кавказу. Высокие острые горы,  сильные благородные жители…

- Какой бред! Ты шутишь? Варварство на этом Кавказе. Вот в Петербурге – прогресс!

- А твоя ночнушка - высшее прогресса достижение.

- Почему бы и нет? нет, ты только оцени её. Такой ночнушки нет, я думаю, даже у многих фрейлин. Я купила её в самой дорогой лавке текстильной лавке на Невском проспекте -  в магазине Лагранжа.

- Он чей-то однофамилец.

- Неважно.

- Сорочка куплена за деньги, полученные от продажи стихов. Я – первый русский писатель, кто стал брать деньги за творчество.

- А что же они такие хитрые, хотят читать за бесплатно! Хорошо. Я прочитаю твои стихи, - Натали взяла листок со стихами и быстро пробежала их глазами. – « Тобой, одной тобой…» Стихи посвящены не мне. У тебя был какой-то роман на Кавказе? Ты написал стихи о жене губернатора Воронцова!