Слепой секундант - Плещеева Дарья - Страница 34

Андрей улыбнулся:

— Вас, Валер, мне Господь послал, — сказал он. — Словно бы говорит мне: и слепой, коли все силы приложит, может против зла побороться. Узнайте, когда этот Аввакум Клушин появился в богадельне. Сдается мне, что от силы месяца три назад.

— А вы? Какова ваша история? — спросил Валер.

— Примерно такова же. Хочу предупредить — вымогатели убивают тех, кто видел и может опознать маркиза де Пурсоньяка. Поэтому спрячьте свою Гиацинту подальше. Дом бабки, боюсь, не самое надежное место… А ваша Гиацинта… — Андрей замялся, не зная, как составить вопрос. — Она дала маркизу доказательства своей любви?

— Не знаю, — признался Валер. — Мне она сказала, что ничего предосудительного… Но все девицы так говорят…

— Я бы хотел с ней встретиться.

— Могу ли я доверять вам? — прямо спросил Валер. — Я вам свою нелепую историю рассказал. Про вас же знаю только то, что вы утратили зрение и для неизвестной мне надобности ищете встречи с вымогателем. Простите, но я, пока не пойму, с кем имею дело, устраивать вам встречу с Гиацинтой не стану.

— Пусть так, — согласился Андрей. — Я действительно не хочу вам ничего рассказывать. Я и сам стараюсь не вспоминать, а помнить только, что у меня есть враг… — он не хотел вспоминать о Грише, о Катеньке, об Акиньшине — но именно сейчас ощутил то, чего не знал с отрочества, — подступающие к глазам слезы. А представать перед кем бы то ни было рыдающим — было выше его сил.

— Идемте, сударь, идемте, — сказал Валеру Еремей, распутывая веревки на руках пленника. Дядька слишком хорошо понимал, что всякая стойкость, даже такая неколебимая, имеет пределы, и видел, что Андреев предел уже очень близко.

— Что касается Гиацинты — я должен говорить с Элизой. Но могу ли я сделать что-то для вас помимо этого? — вдруг спросил Валер.

— Да, — помолчав, ответил Андрей. — В Гатчине служит некий чиновник Вяльцев. Возможно, там же живет его приятель Решетников. Если бы вы разведали об этих людях… Может статься, они прячут у себя девицу восемнадцати лет…

— Думаю, что смогу съездить в Гатчину.

— Как жаль, что я не вижу вас, Валер.

Андрею казалось, что довольно было бы увидеть лицо мнимого плотника — и зародившееся доверие получило бы основу. А пока — он и верил, что Господь послал ему соратника, и боялся ошибки.

— Мы встретились на редкость странно, — заметил Валер. — Только знаете ли, сударь? Ваше бесстрашие мне по вкусу. Я сам не такой отчаянный. Я даже не представлял, что буду делать, ежели найду вымогателя, Не к полю же его звать. Вот сейчас я говорю вам прямо — не знаю, хватило ли мне бы смелости довести эту затею до конца. Вам бы хватило…

— Да. Думаю, я убью его!

— Сдается, да. Только будьте осторожнее. Какое-то чувство подсказывает мне, что об осторожности у вас смутное понятие.

— Вы это говорите человеку, которому более нечего терять?

— Я должен был сказать. На самом деле я буду в вечном долгу перед тем, кто избавит от вымогателей Элизу и мою дочку. Я понимаю, что осторожный не взялся бы за это дело! — воскликнул Валер. — Я, может быть, всю жизнь буду вам благодарен за то, что вы сегодня велели привезти меня сюда с кляпом во рту. Потому что, если бы я завтра выследил вымогателя, то… то я не знаю…

— Вы бы, как говорит наш Фофаня, до весны сами упокоились бы в сугробе, — безжалостно сказал Андрей. — А весной никто бы убийцу найти уже не смог.

На том и расстались.

— Может статься, Клушин и есть вымогатель? — размышлял Андрей. — Притвориться обезножевшим несложно. Хорошо было бы спугнуть этого Клушина! Если он удерет из богадельни, то скоро Коростелев получит распоряжение посылать Демьяна в иное место. Может, там нам будет удобнее выследить мерзавцев. Как бы это сделать?

— Шутку сшутить, — предложил Фофаня.

— Какую шутку?

— Обыкновенную — послать в богадельню человека с корзиной, в корзине — пакет, а в пакете какая-нибудь дрянь.

— И что же?

— А то, что когда сталкиваешься с тем, чего понять не можешь, то шарахаешься в сторону, а то и удираешь во весь дух, — объяснил Фофаня. — Коли бы он вынул из пакета воблу, или бабий чулок, или хоть кошачье дерьмо, то стал бы голову ломать — что это значит? Ему б и на ум не взошло, что ни хрена не значит! А коли он бы не увидел смысла и не понял, чья работа, то от греха подальше бы и убрался, покамест это дельце не прояснится…

— Умно! — Андрей невольно улыбнулся. — Что скажешь, Еремей Павлович?

— А то скажу — это затея для твоей горячности. Сейчас мы знаем, кто и где получает деньги. Спугнем — он в такую нору забьется, что уж не выследим никогда. У нас нет роты лазутчиков, чтобы расставить вокруг богадельни и взять ее в осаду.

— Так Демьян бы к нему вывел.

— А если бы он, этот Клушин, который, может, и не Клушин вовсе, решил: все равно господа Коростелевы разорены, ну их к лешему? И сиди тогда в «Городе Мадрите» хоть до второго пришествия!

Андрей вздохнул. Но, согласившись с дядькой, на всякий случай запомнил мудрую Фофанину выдумку. Чтобы не мешать Валеру, решили пока вокруг богадельни не мельтешить, ее население зря не беспокоить.

А еще через два дня явился Афанасий.

— Докладываю вашей милости, — сказал Афанасий гордо. — Я там, в Твери, писца нанял, он с моих слов сразу все записал, покамест я не забыл. Вот тут — про всю дворню. Я старого истопника отыскал, он мне за сорок копеек все выложил.

— И каков улов? — спросил Еремей.

— Улов таков, что есть некая особа. Но тут бы с докторишкой потолковать надобно. Неспроста он про нее забыл…

Нельзя сказать, чтобы доктор обрадовался явлению непредсказуемого пациента. Но принял его в кабинете более или менее любезно.

— У нас новости из Твери, господин Граве, — сказал Андрей. — Без вас не разобраться. Афанасий, говори!

Афанасию по-своему повезло — он, сам уже старик, легко сходился с другими стариками, помнившими барыню, и те ему многое поведали.

— Дворня вся досталась племяннику, Самохвалову. Про беглого лакея Юшку с сыном Васькой истопник помнит.

— А что ж за особу тебе назвали? — подсказал Андрей.

— При барыне воспитанницы постоянно жили…

Услышав это, Граве хлопнул себя по лбу.

— За полгода, что ли, до того, как она на воды собралась, привезли ей девицу четырнадцати лет. Сиротку. И она ту девицу с собой в Берлин брать не стала, оставила у сестры. Сестра года два погодя сговорила ее замуж за хорошего человека, чиновное лицо. А девица убежала. И по сей день не знают, куда и с кем.

— Господин Граве? — Андрей повернулся туда, откуда прозвучал хлопок по лбу. — Вы ведь что-то можете сказать?

— Да, это Геня. Евгения.

— Редкое имя, — заметил Андрей.

— И редкий нрав. Барыня, бывало, как примется ей выговаривать: кротости-де в тебе нет, чувствительности нет… А она стоит, как каменный идол, не шелохнется. Другая бы подластилась — барыня это любила. А эта… Она ведь однажды с кавалером до крови подралась!

— Редкий нрав, — согласился Андрей. — Замуж, стало быть, не пошла, а сбежала.

— Могла сбежать в мужском наряде. Это за ней водилось — у нее как-то штаны с камзолом отняли, — вспомнил Граве.

— Это она! — все в Андреевой голове как будто совпало — он вспомнил незнакомку, что увезла Машу из столицы, вспомнил, что рассказывал Тимошка про Машино бегство из обители… Стопку философских книг тоже вспомнил… — Господин Граве, выдать вас вымогателям могла именно эта особа, больше некому, — сказал Андрей. — И она же, выполняя их распоряжения, разъезжает по столице в мужском костюме. Не удивлюсь, коли вы с ней даже встречались в свете. Что еще вы помните про эту Евгению? Черты лица, приметы?

— Да какие там черты? Обыкновенное лицо. Ростом чуть не с меня… Господин Соломин, вы же понимаете, что я не нарочно забыл о ней? Просто я перечислял дворню… и честно забыл о воспитаннице! Мало ли кто у барыни сидит, все напудренные, нарумяненные, чего их разглядывать?