Только одна ночь - Дэвис Кира - Страница 66

Я не спрашиваю, куда мы едем, петляя по задворкам Лос-Анджелеса, где полиции днем с огнем не сыщешь. Мы играем по правилам Роберта.

В итоге он въезжает в аллею позади ряда маленьких ресторанчиков и дешевых маникюрных салонов. Большая часть из них не работает по ночам, но я замечаю несколько машин на крохотной грязной парковке, на которую заруливает Роберт. Над белой дверью на скучном коричневом здании горит свет. Он ведет меня к ней, и я вижу маленькое слово «Желание», написанное красным на белом. Этот цвет напоминает мне кровь, страсть, рубины.

Он распахивает передо мной дверь, и мы оказываемся в местном питейном заведении. Бар крохотный, мебель представлена диванами и мягкими креслами, которые были бы идеальны в домашней гостиной. Посетителей не больше десятка, но у микрофона стоит женщина, поет что-то грустное. Рядом с ней загорелый мужчина в очках в проволочной оправе играет на бас-гитаре.

За барной стойкой стоит женщина с длинными рыжими волосами, яркими, почти красными, как надпись на двери. Она улыбается, увидев Роберта, но ее улыбка становится шире, когда она замечает меня.

– Мистер Дейд, давненько вы к нам не заглядывали.

– Привет, Женевьева. Твою знаменитую «Маргариту» для моей подруги, – говорит он, жестом приглашая меня занять один из барных стульев.

– Я не пью текилу, – отвечаю я, забираясь на табурет.

– Почему? Боишься потерять над собой контроль? – приподнимает он бровь. Он просто дразнит меня, и я не утруждаюсь с ответом.

Через минуту у меня в руках уже «Маргарита» со льдом; на стакане тонкий ободок из соли. Я чувствую на себе взгляды. Когда я смотрю на мужчину в углу, он быстро отводит глаза, женщина в другом конце комнаты упорно разглядывает свой напиток – явный признак того, что она старается не смотреть в нашу сторону. Люди болтают, выпивают, стаканы поднимаются и опускаются, и все же по тысяче мелочей понятно, что в центре внимания именно мы, как будто они тоже чувствуют притяжение луны, как будто ощущают приближающийся прилив.

– Хороша, – говорит Роберт, указывая на певицу. У нее черные волосы до середины спины; глаза закрыты, она поет о жестокой любви. Она напоминает мне Ашу.

– Да, – соглашается с ним Женевьева, но смотрит она на меня. Она прикасается пальцем к моему стакану. В этом жесте есть какая-то интимность – касаться одного стакана, не касаясь друг друга. – Пейте медленно, – робко советует она. – У меня такое чувство, что это не последний стакан.

Песня заканчивается. Роберт кивает нашей барменше, которая тянется к висящему над головой большому ржавому колокольчику и тренькает в него, отрывая посетителей от разговоров и алкогольных раздумий.

– Последний звонок, – возвещает она.

До двух часов еще целая куча времени, и люди начинают возмущенно бубнить, но никто не выражает протеста открыто, принимая такой поворот судьбы как норму, а не как оскорбление. Некоторые заказывают еще по напитку, пока можно, но большинство просто встает и уходит. Певица и бас-гитарист садятся. Они никуда не собираются. Пока я потягиваю напиток, в зале остается все меньше народу.

– Это ваш бар? – спрашиваю я Женевьеву.

Она смеется и наливает себе выпить.

– Нет, это его бар.

Я поворачиваюсь к Роберту, и тот загадочно улыбается мне.

– Это мой бар, – соглашается он. – Здесь я устанавливаю правила.

И вот мы остаемся одни. Посетители разошлись. Только я, музыканты, Женевьева и… он.

– Могу поспорить, ты была хорошей девочкой в колледже, – говорит Женевьева, когда певица снова подходит к микрофону. Песня теперь куда более смелая, бас-гитара поддерживает настроение. – Никогда не посещала веселые пирушки, не танцевала на столе, не лобызалась на публике… могу поспорить, ты даже никогда не баловалась с текилой.

Я трясу головой:

– Я была слишком занята учебой. У меня была цель.

Улыбка Женевьевы становится шире.

– А у кого ее не было? – Мой наполовину опустевший стакан стоит на стойке, и она отодвигает его от меня. – Давай покажу тебе, что такое хлопнуть с тела.

Голос певицы становится громче, песня набирает обороты. Я бросаю взгляд на Роберта, но он смотрит на Женевьеву. Смотрит внимательно, прищурившись, и я без слов понимаю, что это его затея и он каким-то образом руководит барменшей. Он увез меня из привычного мира, познакомил с острым ощущением неловкости.

Женевьева ставит на стойку стопку текилы, обходит ее, в одной руке солонка, в другой кусочек лайма. Она берет меня за руку и, стрельнув глазами в Роберта, проводит лаймом по запястью, вдоль вены, где проверяют пульс. Потом посыпает этот след солью и подносит лайм к моим губам.

– Прикуси, – командует она.

Мое сердце гулко бьется в груди. Я снова смотрю на Роберта. Это выходит за пределы привычного мира. Мне не слишком уютно… и все же какая-то часть меня тянется к приключению.

Я открываю рот и зажимаю лайм зубами, а она в это время подносит мое запястье к своему рту и слизывает соль. Все это время она не сводит глаз с Роберта. Потом неторопливо берет стопку, опрокидывает ее, наклоняется и тянется к своему лайму. Я чувствую, как ее язык немного промахивается мимо лайма, и чуть не отшатываюсь, но Роберт кладет руку мне на колено, и его ладонь скользит по бедру вверх. У меня внутри рождается привычное возбуждение. Женевьева забирает у меня лайм зубами и высасывает из него сок.

– Теперь твоя очередь.

Я начинаю было трясти головой, когда она берет очередной кусочек лайма, но на этот раз она подносит его к шее Роберта. Он наклоняет голову, позволяя ей провести лаймом по коже и посыпать дорожку солью. Она наливает очередную порцию текилы и дает лайм Роберту. Тот прикусывает его.

– Смелее, – говорит она. – Попробуй его.

Мне чудится в голосе певицы смех, но, может быть, у меня просто разыгралось воображение. Я наклоняюсь вперед и слизываю соль с его шеи.

– Не оставляй ни крупинки, – говорит Женевьева. – Это грех.

Она наблюдает за мной и продолжает шепотом подбадривать меня, пока я слизываю соль, просыпавшуюся на его ключицу. И когда я уже готова взять текилу, Женевьева перехватывает стопку. Она держит ее у него за плечом и приподнимает бровь, приглашая выпить. Я оглядываюсь на певицу и гитариста. Музыка льется плавно, как и должно быть у настоящих профессионалов, но взгляды устремлены на нас. Краска бросается мне в лицо и распространяется по телу со скоростью ураганного пожара. В моих фантазиях на нас часто смотрят посторонние люди, но чтобы вот так, взять и воплотить их в жизнь, на это мне смелости не хватает. Я слишком напугана.

Но страх тоже может волновать кровь, поэтому я поднимаюсь, встаю между ног Роберта, прижимаюсь к нему всем телом и тянусь за его плечо. Женевьева подносит стопку к моим губам, наклоняет ее и заливает алкоголь прямо мне в рот. Потом я беру лайм из губ Роберта. Его руки скользят вниз по моей спине, к ягодицам, между ног, сжимаются там. Я делаю резкий вдох и шепчу его имя.

Когда все заканчивается, меня трясет. Я смотрю, как Роберт кладет лайм на салфетку. Женевьева стоит у него за спиной, в глазах горит опасный огонек. Она опускает руки ему на плечи и склоняется к уху.

– Теперь ваша очередь, мистер Дейд, – произносит она театральным шепотом.

Роберт поднимается и делает рукой неопределенный жест, но Женевьева, похоже, понимает его. Я стою, немного взволнованная, немного напуганная. И снова смотрю на музыкантов. Они наигрывают что-то более тихое; музыка не отвлекает нас от происходящего. Ни меня, ни их. Мне кажется, что гитарист подмигивает мне, но я не уверена.

– Я не думаю, что… – начинаю я, но Роберт останавливает меня, прижимая палец к моим губам:

– Ты можешь превратить страх в любовника.

Слова ничего не значат для меня, но я вынуждена согласиться. Я позволяю Роберту поднять себя и усадить на барную стойку. Я подбираю ноги и ложусь, чувствуя себя совершенно беззащитной перед находящимися в комнате людьми. Женевьева стоит за баром; Роберт перед ним. Она принимается за мою рубашку, а Роберт расстегивает юбку.