Стихотворения и поэмы - Колас Якуб Михайлович - Страница 88

88

2 «Что так, пан, ты омрачился?» Глядь — Винцент, его сосед. «О браток мой! Ян разбился На куски! Спасенья нет! Ах, чтоб черт его подпек! Посмотри сюда, браток! Видишь? Нос где? Вон где ушко, Вон кусочек бороды… Ян-святитель, божий служка, Натворил ты мне беды! Ах, чтоб гром тебя сразил! Что, дурак, я натворил! Вот Сарнецкий постарался, Угодил святому дню! Вот попался так попался, Как лисица в западню! А теперь поклоны бей! Паралич тебя разбей! И зачем туда полез я? О холера! Песья мать! Смех и грех на все Полесье… И как праздник нам справлять?» «Брось, пан, нюнить! Все пустое! И сам Ян того не стоит! Если б меду пан достал Да пол-кварты спирту взял На пирушку небольшую — Чудо дивное устрою! Запоют все «Аллилуйю», — Честь костела я утрою!» «Брат мой милый! До могилы Не забуду, — помоги! Я ведро поставлю меду, Только б с плеч свалить невзгоду, Ведь иначе я погиб! Кварта? Шутки! В две минутки Я бочонок принесу! Угощу я, Ублажу я И поджарю колбасу!» «Если так, не плачь по Яну! Вместо Яна сам я стану». «Пан Винцент! Ты мне помог! Это прямо благодать! Награди тебя пан бог И его святая мать! Тут в костеле всем на диво Будешь Яном ты красивым, Коронованный короной, Будешь нашей обороной!» Яна выволокли прочь. Пир горою шел всю ночь. А чуть небо посветлело, Не забыл Винцент про дело: Вид святого принял он, На подставку стал, как Ян, Взор под небо возведен, Ручка к небу поднялась. «Ну, как, пан?» «Слава богу, в самый раз!» 3 Солнце встало. Богомольный Собирается народ. Звон несется колокольный И о празднике поет. Возле Яна толчея: Тут и панская семья, Много женщин и девчат, И старушек с постным ликом, И все в рвении великом Стать поближе норовят, Чтоб молитву вознести, Свою жертву принести: Кто платок, кто полотенце, Кто холсты, кто рушничок, И целуют — кто в коленце, Кто в лодыжку, — чмок да чмок! «Ян» стоял, не шевелился, Он держался и крепился, Но беда пришла нежданно: На усах был мед у «Яна». Чуют пчелы — пахнет медом, И на мед они летят И над «Яном» хороводом Суетятся и звенят. «Ян» все держится, стоит. Но проклятая пчела Возле уха повертелась И на ус ему уселась, Губы лапками щекочет. «Вот невзгода! — «Ян» бормочет. — И пристала ж как смола! Фу-ты, чертова пчела!» «Боже милый! Ян, сдается, Будто злится и плюется! — Говорит одна бабуля. — Ты не видишь, Пабиан? Вот! Гляди, гляди, Ганнуля! Рот скривил святитель Ян! Осерчал святой, гляди, Ручкой машет! Боже, боже, пощади! Отпусти грехи нам наши!» Люди в ужасе взирают, И вздыхают, и взывают. Пчелка ж рыщет деловито, Хоть кропилом отгоняй! «Фррр!» — как фыркнет «Ян» сердито Да как крикнет: «Ай-я-яй! Вот, гадюка, упекла! Чтоб ты сдохла, померла!» Да с подставки как сорвется, Да как ринется вперед! По костелу «Ян» несется Да за двери, в огород! А за ним и прихожане: «Ты куда, святой наш Яне?» «Стой, пан Ян, не убегай!» «Ой, пан Ян, не покидай!» «Подожди, тебя молю!..» «Ян», сорвав с себя манатки, Без оглядки — В коноплю!

‹1918›

ДОНЯЛ

(Старая белорусская сказка)

Жил-был пан, до сказок охочий; Вот раз мужика он зазвал И, с хитростью глянувши в очи, На добрый ларец указал: «Гляди, человече, — дукаты; Все будут твоими зараз, Коль сказкой потешишь богатой, Что я не слыхал отродясь. При этом — чтоб правды ни слова, И ежели крикну я: «Врешь!» — Тогда уж — такое условье — Ты деньги с собой заберешь. Промажешь — конец твоей чести. Холопом умрешь в кабале». Мужик был рассказчик известный Аж в самом берложьем селе. Взглянул на червонцы Наш сказочник косо, — «Как вырвать у пана Их все из-под носа? Как славу свою Не сгубить, не убавит! А пана хитрющего В дурнях оставить? Ну что же, осмелюсь, Судьбу испытаю!» И он небылицу Такую сплетает: «Чего не бывает на свете, панок! Вот случай со мной приключился: Тогда мне двенадцатый стукнул годок, А я и на свет не родился, — Пошел я по людям. Меня богатей Поставил на пасеку летом И так наказал мне: «Гляди же, Матвей, Запомни все накрепко это: Тебе сто один поручается рой, Храни, как хранить их пристало, Ты дважды их в день подои до одной, И чтоб ни одна не пропала!» Я хлопец был смирный, аж тише воды, Служил, не жалеючи силы, Надаивал меду чаны и бадьи, — В кулях его пчелы носили». Взглянул на рассказчика пан Доминик: «Может, и правда, свет-то велик». Дукаты же манят сильней и сильней, Что звезды на небе играют; Мужик от ларца не отводит очей, — Богатство! Аж дух замирает. «Считаю раз под вечер пчелок, — беда: Двенадцати штук не хватает; В болоте ль увязли, снесла ли вода Иль стежка убила крутая. Ну что же мне делать? Ищи, брат, лови! Бегу я и вижу — плетутся Одиннадцать, бедных, в грязи и в крови, И слезы, как градины, льются. А где же еще моя пчелка одна? Вдруг слышу — ревет за рекою. Не верю глазам своим — вот тебе на! — Дерут ее волки толпою. Она не дается, а волки все злей. Хоть плачь тут, — порвут мою пчелку. Бегу что есть духу на выручку к ней, Кричу, но покуда без толку. Примчался я к речке. А где ж тут паром? Стою — ни плота, ни расшивы. Не думаю долго, иду напролом, — Хватаю за чуб себя живо. Башку раскачал, как арбуз налитой, И — гоп-ля! — за речку кидаю, На берег другой пролетаю стрелой И в землю по грудь оседаю». А пан будто верит всему напрямик: «Может, и правда, свет-то велик». «Я так, я и эдак, — не выскочишь, брат, Не вырвешься здесь без лопаты. Опять себя кинул за речку назад, Бегу сломя голову в хату. Бегу перелеском и слышу в дупле Зажаренный голубь воркует, А есть мне охота — живот заболел, Но время терять не могу я. Однако не вытерпел, лезу на дуб, В дупло свою руку толкаю; Ан нет — ни рука, ни нога и ни зуб Не лезут, — обида такая! Тогда я всем телом подался, залез И вытянул голубя мигом. Послушал — от рева пчелиного лес Бушует вокруг меня дико». А пан лишь кивает да чешет кадык: «Может, и правда, свет-то велик». «Хватаю лопату, за речку бегом. Себя из земли вынимаю, На помощь к бедняжке лечу прямиком, Гоню окаянную стаю. И что же? Разорвана пчелка моя, Лежит на земле чуть живая. «Эх, горькое горе! — расплакался я. — Пришла знать судьбина лихая! Не жить ей на свете!» Махнул я ножом По горлу — и кончено дело. Двенадцать кадушек пчелиным добром Набил и оставил в рассоле». А пан удивляться как будто отвык: «Может, и правда, свет-то велик». «Я пчелкино мясо доставил домой И лег отдохнуть уж под утро. Да нет, не приходит желанный покой: Скелет-то пчелиный не убран! Осмотрятся люди — прибита трава, Валяются роги да ноги, Бранить меня станут. Я молча — раз-два! — Обулся — и снова в дороге. Пришел, потоптался, беру тот скелет, — Дай, думаю, в речку закину. Кряхтя, поднимаю, — а пчелкин хребет Уперся аж в небо ребриной. Я глянул, приладил скелет к облакам… А что, если к богу податься? Не худо проведать, чем заняты там! И начал по ребрам взбираться. Добрался не скоро, ступил на порог, Гляжу — и сады и чертоги, С клюкой ковыляет тропинкою бог, Несут к богородице ноги. На лавки из сахара сели за стол, Их тенью береза венчает. Господь вдруг ударил клюкою об пол: «А может, в козла кто сыграет?» Я вслушался — рядом совсем, за стеной, Поют преподобные песни. Иду потихоньку — не смотрят за мной, Хоть ты тут умри и воскресни! А там, как на ярмарке, — пьянство, шабаш, Закуску подносят тазами. Два лысых пророка, Лисей и Гальяш, Пьют бражку святую ковшами, Юзефа, Барбара и Ганна, втроем, Подкрасили брови, завились, Лявониху пляшут, аж ветер кругом; Рох с Юрьем вприсядку пустились. Апостолы ж Петр, Кузьма и Демьян Поют удалые частушки. Угодник Микола давно уже пьян, — Уткнулся без памяти в стружки, И шапка свалилась, окурков полна. Я цоп ее тут же и — драла. Добрался до выхода, — вот тебе на! — Хребтина пчелы запропала…» А пан свое тянет, упершись как бык: «Может, и правда, свет-то велик». «Ну, как мне спуститься на землю домой? А прыгать не очень-то ловко. Вдруг вижу — под боком опилки горой, Решаю: сплету-ка веревку. Скрутил, сколько можно, зачалил за рай, Да в спешке не высчитал малость: Гляжу с поднебесья — далече мой край, Веревка мала оказалась. Ну, что станешь делать? Я ножиком — чик! Побольше кусок отрезаю, Вяжу его снизу… Кулдык да кулдык, — Вот так и к земле доползаю». А пан не смущается, черт, ни на миг: «Может, и правда, свет-то велик». «Я встал, огляделся. Эх, брат, кутерьма, — Не сплю, а как будто бы снится: Земля, да не наша! Такого дерьма Не видели пахарь и жница. Уныло, голо. Ни воды, ни осин… Лишь стадо свиное пасется, Да кто-то стоит разнесчастный один, Согнулся, от стужи трясется. Замусленный, грязный, бедней бедняка, В руке у него кнутовище, Торчит из-под сальных махров колпака Облупленный сизый носище. Вгляделся я лучше — знакомый, никак! И пуговки те ж на кафтане. Да это ж не просто пастух и вахлак, — Покойник — папаша твой пане!!!» И пан подскочил, будто сел на ежа: «Не может быть, врешь ты, холопья душа!»