Дикое Сердце (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 34

- Сеньора София ожидает сеньора Ренато в своих покоях. – сообщила метиска, принимая скромный тон. – Она попросила, чтобы вы пришли немедленно.

- Вы испугаете любого, - зло пошутила Айме. – Что вы надеваете на ноги, что ступаете как кошка?

- Мое желание служить семье Д`Отремон, сеньорита. Так как до теперешнего момента в доме было нечего скрывать…

- И тем более нет этого сейчас, Янина, - сделал замечание Ренато. – Вы можете опустить намеки.

- Простите, сеньор. Я лишь сказала…

- Я отлично слышал, что вы сказали. И не хочу говорить об этом, так как я полностью прояснил этот вопрос. Нет тайн, но не обо всем можно говорить с прислугой.

- Что? – удивилась Янина.

- Будет очень полезно, если вы запомните, - подчеркнул Ренато. Затем, меняя выражение лица, обратился к Айме. – С твоего позволения, пойду посмотреть, чего хочет мама.

- Я тоже пойду подготовлю своих. До очень скорого, да?

- До скорого, жизнь моя…

Он наклонился, поднося к губам руку Айме, целуя ее с нежным уважением. Затем они удалились в различных направлениях, одновременно опустив голову, с горящими щеками, как после пощечины, Янина оставалась неподвижной и напряженной до тех пор, пока угрюмый и спокойный взгляд мужчины, который приближался к ней, не остановил свой взгляд на ней, сделав замечание:

- Янина, что ты здесь делаешь?

- Ничего, дядя… - избегая объяснения сказала метиска, делая над собой настоящее усилие.

- В этом доме усердно стараются ничего не делать. Если бы в этой деревне я не был таким внимательным, с хлыстом в руке, то никто бы и не шевелился. Я жизнь кладу на посадках тростника! Уже распаханы четыре участка на уступе, почти до вершины горы. Мне бы хотелось, чтобы сеньор Ренато это увидел. Они должны там прогуляться. Ты слышишь меня? – проворчал Баутиста. И заметив странное выражение лица племянницы, спросил: - А с тобой что? Похоже на то, что ты собираешься заплакать. Что случилось?

- Ничего. Сеньор Ренато был таким любезным, что напомнил мне, что я здесь не более, чем служанка. Ему было неприятно, что я увидела, как он целует эту Мольнар… а эта Айме не более, чем какая-то…

- Как ты осмеливаешься…?

- Кто угодно может это заметить. Достаточно только посмотреть на нее. Но сеньор Ренато глухой и слепой, потому что не хочет ни видеть, ни слышать. Ладно, лучше я замолчу, дядя.

- Согласен. Думаю, что будет лучше, если ты будешь молчать, а не говорить глупости. Если сеньорита Мольнар будет нашей хозяйкой через пять недель, как ты мне сказала.

- В Кампо Реаль не будет больше никакой другой хозяйки кроме сеньоры Софии. А другая пусть не приходит… Пусть не приходит, потому что ей будет очень плохо!

- Но почему ты так говоришь? Очень плохо?

- И я буду той, кто позаботится об этом!

- Что ты делаешь, Моника? Вижу, ты торопишься…

Голос Айме достиг Моники, натянув до предела нервы и остановив ее перед маленьким чемоданом, который она приводила в порядок. Они находились в широкой спальне, самой простой из трех, выделенной ей в этом подобии деревенского дворца, но с великолепными занавесками, полированными полами, с роскошной и ухоженной мебелью…

- Ты можешь оставить меня в покое, Айме?

- Не беспокойся. Я пришла не спорить и не упрекать тебя. Наоборот. Я очарована твоей великолепной инициативой вернуться как можно раньше в Сен-Пьер. Эта мысль мне очень нравится.

- Могу себе представить. Знаю, как хочешь избавиться от меня.

- В этом случае, потерять из виду мой будущий дворец, мою будущую семью и мое будущее королевство.

- К чему ты ведешь?

- Понимаешь, мы с мамой тоже уезжаем. Я уже ей сказала об этом. И она чуть ли не впала в истерику. Будет уместно, если ты ее успокоишь, ты ведь это умеешь. Мама очень боится, что Ренато сбежит от нас, но у меня нет этого страха. Я уверена, что крепко ее держу, и, хотя тебе это больно слышать, скажу тебе это еще раз.

- Мне не больно. Сожалею о том, что сказала. Поэтому и хочу вернуться в Сен-Пьер; но вернусь одна. Ни в коем случае не нужно прерывать из-за меня ваш визит.

- Из-за тебя ничего не прерывается, сестра. Успокойся. Я просто хочу уехать, мне надоело все это.

- И тем не менее, ты хочешь выйти за Ренато, - осадила Моника, не смягчив голоса. – Почему ты не честна с ним? Почему меня принуждаешь делать то, что я не хочу делать? Если ты продолжишь, то заставишь меня говорить открыто.

- Не думаю, что осмелишься. Сегодня ты потеряла эту великолепную возможность. Ты могла откровенно сказать ему о своей любви, но единственное, что тебе пришло в голову, так это дать ему понять, что он тебе не нравится в качестве зятя. Он сам мне об этом рассказал. Он мне рассказывает все. Даже его самые потаенные мысли принадлежат мне. Он ребенок, знаешь? Он глупый ребенок… и думаю, что он достаточно хороший, чтобы продолжать быть глупым до конца своих дней.

- Если бы ты знала, как ты мне противна, когда так говоришь! Как же я тебя ненавижу, когда…!

- Сколько чувств, сестра! – насмешливо прервала ее Айме. – Ты меня ненавидишь, потому что ревнуешь, а ревнуешь, потому что любишь.

- Ты замолчишь наконец? Что ты хочешь? Свести меня с ума?

- Успокойся, Моника и не кричи. Ты правильно сказала, что я не уверена в своих чувствах, и естественно, хочу быть уверенной в этом до того, как выйду замуж.

- Что ты сказала, Айме? – питая надежду, спросила послушница.

- Найти истину за несколько дней уединения и покоя. Я хочу вернуться в Сен-Пьер, чтобы побыть одной. Чтобы осознать, как дела обстоят на самом деле; чтобы решить, выходить мне замуж за Ренато или нет. Я сделаю то, что ты бы назвала испытанием совести. Может быть, я выйду замуж. Ведь выгоды от того, что мне предлагает Ренато такие огромные. Может быть, я выйду замуж и предпочту свободе богатство. Во втором случае… - ее лицо охватила ирония, которую она не могла скрыть: - Во втором случае, моя дорогая сестра, я дам тебе доказательство своего великодушия, которое ты поставила под сомнение! Я тебе его верну!

Словно молния надежды сверкнула в душе Моники, хотя последние слова сестры ее ранили и обидели. Сомневаясь и колеблясь, она словно в жестоком бою сражалась сама с собой, а почти доброжелательная, почти улыбающаяся Айме наслаждалась ее дрожащим видом. Возможно, на мгновение в темных глазах Айме мелькнула искра сострадания, но она погасла от крика ее эгоизма, от снисходительного удовольствия управления другими душами как ей вздумается, и с губ Моники сорвались возмущенные слова:

- Тебе нечего мне возвращать! Но не думай, что, играя с ним, ты будешь развлекаться!

- Почему нет? Когда сдается сердце без условий, мы не может слишком жаловаться на то, что происходит. А он отдал мне сердце. Он меня любит больше себя самого, и искренне признается мне в этом.

- Потому что он ослеп, потому что не знает, кто ты. Если бы он узнал тебя по-настоящему, если бы я ему рассказала… - глухим голосом предупредила Моника. – Ты хорошо знаешь то, что я могла бы ему рассказать.

- Ты этого не знаешь, - пришла в ярость Айме. – Ты можешь обвинить меня только в глупостях, ребячествах, безделицах. У тебя нет против меня доказательств, и я брошу тебе вызов, если обвинишь меня без доказательств. Вот увидишь, если он тебе поверит, увидишь, как это обернется против тебя…

- Против меня, к сожалению… - признала Моника с болью.

- Очень рада, что понимаешь это. Но даже если это было бы правдой, даже если бы тебе удалось доказать ему, что я недостойна его, знаешь, чего бы ты добилась этим? Он бы тебя возненавидел! Потому что убить его веру в меня – это значит приговорить его стать самым несчастным из людей!

- Ты этим пользуешься…

- Я не делаю ничего, а всего лишь защищаюсь. Если бы я с детства не была начеку… Со мной не нужно прикидываться хорошей. Ты бы хотела видеть меня мертвой…

- Ты несправедливо говоришь, Айме! Я хотела видеть тебя счастливой, но делающей счастливым и его. Знать бы, что ты способна быть порядочной, достойной, прямой, быть ему верной, совершенно верной…