В ожидании зимы (СИ) - Инош Алана - Страница 122

Быстро надев рубашку, Ждана дёрнула за верёвку, даже не спросив, зачем: так она была изумлена и напугана поведением сына, у которого возле рта белели клочья пены.

– Радятушка… Тихо, тихо, не надо так, – пыталась она успокоить его.

Тот зыркнул на неё жутко выпученными, обезумевшими глазами и прорычал, пуская пенную слюну:

– И тебя ненавижу… Ты не любила батюшку… Если б любила, он не стал бы Марушиным псом!..

Верёвка с кисточкой была протянута в помещение дворцовой охраны и заканчивалась там колокольчиком. Сразу несколько дружинниц появились из прохода в пространстве, и Лесияра передала им бьющегося и извивающегося Радятко. Руки и ноги мальчика сковали зачарованными кандалами, и княгиня наконец смогла скрыть свою наготу одеждой – прежде ей было не до того. Ждана сидела на постели, натянув на себя одеяло и глядя на сына с ужасом.

– На Прилетинский родник его, – коротко приказала Лесияра дружинницам.

Уже через несколько мгновений Радятко пускал пузыри, погружённый в тёплую воду купели в Прилетинской пещере. Лесияра, засучив рукава рубашки, за волосы окунала его и поднимала, давая глотнуть воздуха, а жрицы Лалады молча, будто прочитав мысли княгини, поднесли большую чашку с отваром яснень-травы, приготовленном на родниковой воде.

– Благодарю вас, очень кстати, – сказала Лесияра.

Купая Радятко, она приметила кусочек сосновой смолы, прилепленный к ногтю на мизинце мальчика. Лесияра раскусила эту хитрость: даже когда Радятко с головы до ног промокал, ноготь его оставался сухим под смолой, и из-за этого очищение его от хмари прошло не полностью.

– Так вот оно что, – процедила княгиня.

Она отскребла смолу и вымыла этот палец в купели. Мальчик вдруг задёргался, жалобно скуля и мотая головой, будто череп его был готов вот-вот расколоться; Лесияре оставалось только удерживать его за плечи и ждать, что будет.

– Ай… а-а-ай! – в муках кричал Радятко.

Из его уха и внутреннего уголка глаза выбежали ему на лицо с гадким писком две паукообразных твари, и Лесияра передёрнулась от омерзения. Таких тварей не водилось не только в Белых горах, но и в озаряемом солнцем мире. Родом гады могли быть лишь из Нави: густой, убийственной хмарью веяло от них. До сей поры не изгнанная капелька тьмы, благодаря которой они и жили в Радятко, исчезла, и им стало нечем «дышать».

– Ага, мрази, не нравится вам этак-то? – торжествующе прошипела княгиня.

Просто прихлопнуть их, как обычных пауков, Лесияра опасалась, а потому плеснула на них отваром яснень-травы. Помогло: «пауки» с шипением и дымком испарились.

Радятко затих и только мелко дрожал, сидя в воде Тиши, изливавшейся на поверхность в Прилетинской пещере. Когда Лесияра поднесла к его рту отвар, он выпил, не сопротивляясь. Его ещё немного покоробило, он половил ртом воздух, блуждая по пещере затуманенным взглядом, но постепенно его глаза прояснились, холодящее кровь бешенство ушло из них. Наставал тот миг отрешённого просветления и успокоения страстей, когда человек готов ответить на все вопросы и понять умом и сердцем всё, что ему говорят. Миг этот не следовало упускать.

– Зачем ты хотел это сделать, Радятко? – спросила Лесияра.

– Батюшка… сказал, что если он съест твоё сердце и выпьет твою кровь, он сможет снова стать человеком, – пробормотал мальчик. – Он пришёл в мой сон. Я хотел… ему помочь. Вынуть твоё сердце и отнести ему.

– И как бы ты отнёс ему моё сердце? – усмехнулась Лесияра. – Ты знаешь, что кольцо не перенесёт тебя через западную границу Белых гор? В ту сторону оно не работает, мой дорогой.

– Я… не знал этого, – мелко и часто моргая ресницами, ответил Радятко.

– Что это были за паучки? – продолжила Лесияра допрос.

– Их подсадил мне батюшка… – Радятко слегка передёрнулся, как от воспоминания о чём-то гадком. – С их помощью он мог видеть и слышать всё, что вижу и слышу я.

– Ты, верно, очень скучаешь по нему? – проникаясь тоской мальчика по отцу, проронила Лесияра.

– Да… Я хочу быть с ним, – сказал Радятко. – И он хочет вернуться ко мне, снова став человеком.

Лесияра вздохнула.

– Радятко, дитя моё, быть может, я скажу тебе жестокую вещь, но это правда. Услышь и прими её как есть. Того отца, которого ты любишь, больше нет. Добродан умер в тот миг, когда он принял новое имя – Вук. А Вук – уже не твой отец, его душа поглощена хмарью, в ней не осталось ничего человеческого. Он не умеет любить: любовь – это свет, а им владеют лишь тёмные страсти. Он солгал тебе: обратного пути нет, Марушин пёс никогда не сможет снова стать человеком. Вук обманул и использовал тебя для своих целей.

– Я не верю, – вздрогнул Радятко. – Батюшка не мог меня обмануть…

– Батюшка не мог, – печально кивнула княгиня. – А Вук – запросто. Пойми ты, Вук и Добродан – это вовсе не один и тот же человек! Он помнит свою прошлую жизнь, когда он ещё не был Марушиным псом, и это всё, что у него осталось общего с твоим отцом. Душа у него уже не та… Она выродилась в сгусток хмари. Он помнит людей, которых когда-то любил, но любить их по-прежнему, по-человечески, больше не умеет. Он может лишь притворяться, будто испытывает прежние чувства. И при надобности он убьёт тех, кого любил, не моргнув и глазом.

– Нет… нет…

Радятко всхлипывал. Особое состояние душевной тишины и восприимчивости проходило, улёгшиеся чувства снова оживали и овладевали им, но уже не столь бурно. Бешенство сменилось горькими слезами, и Лесияра погладила мальчика по мокрым волосам.

– А матушка твоя ни в чём не виновата, – добавила она. – В жёны твоему отцу её отдали против воли. Добродан был хорошим человеком, и она пыталась его полюбить, но не смогла. Нельзя неволить сердце, и ничего с этим не поделаешь.

Возвращение во дворец было тихим. Лесияра отвела Радятко в отдельную комнату и велела снять и просушить на печке мокрую одежду.

– Волшебное кольцо для перемещений придётся у тебя на время забрать, – сказала она. – Давай его сюда.

С мокрого, притихшего и подавленного Радятко слетела вся его дерзость – он понуро снял кольцо и положил его на ладонь княгини. У двери Лесияра поставила пару дружинниц и отдала им приказ не выпускать мальчика из комнаты без сопровождения.

Когда она вернулась в покои Жданы, та сразу же с тревогой бросилась к ней:

– Государыня!.. Что с Радятко? Что на него вдруг накатило? Где он сейчас?

Унимая этот взволнованный град вопросов, Лесияра устало поцеловала Ждану в лоб.

– Всё благополучно, не беспокойся, лада. Я почистила его на роднике и поговорила с ним, сейчас он здесь, сидит под стражей… Что накатило? Вук постарался. Настроил его против нас с тобой, обманул и использовал как своего соглядатая. Но теперь этому безобразию, я думаю, настал конец.

В глазах Жданы, ставших огромными от тревоги, тёмными волнами плескался страх.

– И что теперь с ним будет? Ведь он покушался на тебя… Ты бросишь его в темницу? Казнишь?

Лесияра ласково скользнула пальцами по её волосам.

– Ну что ты… Он был обманут, ладушка, – сказала она. – Возможно, действовал не по своей воле, а исполнял чужую… Он сам – не злоумышленник, ему просто заморочили голову. Вода из Тиши, полагаю, прочистила ему и ум, и душу от этого наваждения.

– Так мы же все чистились ею и отваром яснень-травы, когда только прибыли в Белые горы, – удивилась Ждана.

– А он не до конца был очищен, – пояснила Лесияра. – Налепил себе на палец смолу, вот и остался не омытый кусочек, который и сохранил в нём малую, почти незаметную каплю хмари, нужную Вуку. Сам Радятко до такого додуматься не мог, наверняка Вук его надоумил. Свободу его пришлось пока ограничить… Понаблюдаем за ним. Когда станет видно, что он чист от хмари, не связан с Вуком и снова в своём уме – выпустим.

– Так вот почему мне мерещилось, будто Вук смотрит из глаз Радятко, – пробормотала Ждана, прижимаясь к груди княгини.

– Не мерещилось, – вздохнула Лесияра. – Он и правда смотрел.

Остаток этой беспокойной ночи прошёл бессонным. В сумерках раннего зимнего утра Лесияра отправилась к покоям Любимы. Ясна доложила: