Державы верные сыны - Бутенко Владимир Павлович - Страница 34

Я буквально выслеживал ее, когда она отправлялась с дочерью гулять, досаждал признательными письмами и записками на званых вечерах, мчался из одного конца города в другой, как сумасшедший, если узнавал, что Нина присутствует там… Наконец, это было летней ночью, в их имении недалеко от Пскова, вырвал тайное свидание. И почти что силой овладел ею… Спустя минуту, протрезвев, я вдруг понял, что совершил нечто дьявольское и что с чувством вины после своего проступка жить не смогу… Со мной был заряженный пистолет и пороховница… Однако возлюбленная моя явила милость, без всякой экзальтации и обличений рассталась до следующего вечера… Я был на небеси от счастья! Восторгу не было предела… Наша связь длилась два полных года. Но… Обычная история. Мое письмо перехватил муж. Дуэль. Я отказался стрелять, он меня ранил. Потом неприятности на службе, и – оказался здесь, на Кавказе.

Криднер помолчал. Где-то за крепостным валом, в лесу разливались соловьи. Леонтий вставил в шандалик свечу, пахнущую свежим воском, и зажег. На беленую стенку легла его изломистая тень.

– Я до сих пор не женат, – сдержаннее заговорил Криднер. – И знаю точно, что никого больше не полюблю. Так Бог дал! Не всуе, а как святое заклинание повторяю любимое имя и думаю часто о ней… И вот той ночью, когда лазутчики пристава Таганова донесли о прибытии на Баксан посланца крымского хана с деньгами, и генерал-поручик Медем поручил мне изловить оного крымчака, я испытал необъяснимую тревогу, предчувствие, что погибну. И подумал сразу о Нине! Мысленно сказал себе: если она еще меня любит, то Господь отведет от беды. А коли забыла, то… Я с легким деташементом и четырьмя пушками двинулся к Малке. Шпионы указали, что Шарин-Кай находится у владетеля кабардинского, нам враждебного, Атажуки Хамурзина. Знаешь, в ту ночь свою жизнь я точно поставил на карту! Вместо того чтобы отрядом подойти к селению Атажуки и осадить его, я взял казачью сотню и две дюжины драгун, и до рассвета домчался к цели. Недругов мы застали врасплох, пленили и повезли с собой. Вот эти обратные семьдесят верст по горным дорогам, когда нас постоянно обстреливали из пистолетов и ружей, я и пребывал мысленно с моей единственной. Нас расстреливали почти в припор! Но я верил, что любовь может спасти меня… Когда же вернулись с пленными, – поставил в церкви свечу во здравие моей северянки. И написал сумбурное письмецо с благодарностью… Вот ответ! Она стала свободной, похоронив мужа. И, как пишет, той самой ночью не могла уснуть, молясь и думая почему-то обо мне…

Криднер вышел из мазанки на улицу. Чуть погодя, за ним последовал и взволнованный рассказом Леонтий. Южная майская ночь ярко узорилась звездами. Без умолку пели соловьи. Их слушали офицеры, думая о своих любимых женщинах…

6

С остроконечного минарета Биюк-хан-джами, большой дворцовой мечети, муэдзин призывал к вечерней молитве, когда Девлет-Гирей и его бешлы[37] подъехали на лошадях к главным воротам Бахчисарая, на створках которых было резное изображение двух сплетающихся змей – символ ханской власти.

Оповещенный заранее через гонца капудили-баша, управляющий дворца, видимо, предупредил охранников о прибытии ханского родственника, и усталых, запыленных путников беспрепятственно впустили в ворота.

Девлет-Гирей спрыгнул с лошади на мощенный камнями двор, передал поводья телохранителю и поспешил к родовой мечети, с заколотившимся сердцем. Для служителей дворца и высокопоставленных чиновников, также идущих молиться, появление ставленника Порты в резиденции его противника было ошеломляюще неожиданным. Но, памятуя, что все Гиреи состоят в кровном родстве, они кланялись, приветливо восклицали. Он же хранил серьезное, отрешенное выражение лица и как будто никого не замечал.

И в самой мечети, разделенной двумя аркадами и двадцатью колоннами, его охватило мятежное волнение и желание исповедоваться здесь, молиться истово Аллаху, как делал это множество раз. Даже прикосновение прохладных после омовения рук к горячей коже лица ощущалось сейчас с особым удовольствием и умиротворением, сродни тому сладкому желанию, с которым странник, вернувшийся домой, утоляет в летний зной жажду…

Распорядитель, посланный новым, незнакомым управляющим дворца, чинно проводил Девлет-Гирея к жилому корпусу, в отведенные для него и телохранителей соседние комнаты. Они были на первом этаже. Лестница, ведущая в покои хана на второй этаж, находилась в противоположном конце здания, и это свидетельствовало о том, что приехавшего остерегались принимать с шумом и объятиями.

– Натоплена ли баня? Я хочу помыться. И пусть нам принесут еду, – требовательно сказал Девлет-Гирей, расстегивая серебряный пояс с прикрепленным к нему кинжалом в легких ножнах. – Также я хочу видеть капудили-башу, чтобы узнать, когда меня примет Сагиб-Гирей. Я не могу задерживаться.

– Это невозможно. Мой начальник встретится с вами завтра. А великий хан занят переговорами с русским резидентом Веселицким. Чтобы иноверцы ничего не заподозрили, вам велено подождать до утра!

– Мне никто не может повелеть, кроме Аллаха! – взорвался от негодования приехавший. – Сагиб боится гяура? Какой позор!

На пути в баню и за столом, когда Девлет-Гирей остался наедине с пятью своими телохранителями, он приказал им быть начеку и по очереди дежурить. Не другом встретили его подданные хана, а постылым странником…

Но, насытившись и отдохнув, Девлет-Гирей оживился и повеселел. Ощущение дома исподволь возвращалось к нему. Отослав бешлы спать, он выбрал из приготовленной для него дворцовым слугой одежды новый зеленый бешмет, обшитый по рукавам и шее серебряным узором. Понравились ему и лиловые бархатные шаровары, мягко спадающие на сафьяновые сапоги. Он поймал себя на мысли, что не чувствовал себя так раскрепощенно уже много месяцев, постоянно находясь в армии, ведя переговоры, принимая сражения. Да, он и его двоюродный брат стали, в сущности, неприятелями, непримиримыми владельцами одного и того же ханского трона. Но от этого он не изменился в отношении к родному человеку, – сожалел только, что податлив Сагиб характером и прислушивается к гяурам. Не может существовать ханство без единоверной Турции, с которой связывало и прошлое, и одна денежная система, и торговля, и одни нравы, и близость языков…

Девлет-Гирей вышел в кухонный дворик, где росла высокая и развесистая шелковица, все ветки которой до макушки он излазил в детстве. От кухни тянуло пряными запахами. Повара и их помощники, подростки, принялись готовить на завтрашний день. Всё здесь было, как прежде… Он медленно побрел в Фонтанный дворик. И неожиданно встретил в нем Джелал-бея, почтенного старейшину Дивана. Тот искренне обрадовался тайному гостю.

– Аллах послал тебя, Девлет, в нужные дни, – держа молодого человека за плечи и вглядываясь в глаза его, проговорил седобородый старец. – Я хочу поговорить с тобой. Пойдем в сад, там есть укромные места.

В дальней беседке, увитой виноградными лозами, никого не оказалось. Фонари, горевшие вдоль дорожки, не позволяли кому-то подслушать их разговор.

– Уже тем, что не побоялся приехать во дворец, ты, Девлет, завоевал уважение тысяч людей. Только таким бесстрашным и должен быть хан… Но я буду с тобой говорить открыто… Сагиб-Гирей, подписавший договор с русскими, который отрывает от Порты и дает нам мнимую независимость, чужд народу. До войны с Россией мы жили, как хотели. Дань и налоги, выплачиваемые Стамбулу, не были столь обременительны, чтобы мы преклонились России. Русской императрице нужна земля наших предков и доступ к морю. Посулами она переманивает на свою сторону малоумных людей из татарских родов, вероломных ногайцев. Сагиб-Гирей иногда пытается противостоять русским. Однако стоящие у Перекопа полки Долгорукова быстро остужают его пыл… Крыму необходим истинный вождь, который смог бы объединить народы и объявить неверным священную войну. Многие старейшины рода Гиреев, в их числе и я, считаем, что ты должен поднять и возглавить восстание! Мы согласуем его с Абдул-Гамидом, который непримиримо настроен против России!

37

Бешлы (тат.) – конный телохранитель.