Семья Звонаревых - Степанов Александр Николаевич - Страница 44

— Откуда ты всё это знаешь? — изумился Борейко.

— Пан ксендз по секрету сказал, — признался Заяц.

— Ты-то какое к нему имеешь отношение? — удивился Борейко.

— Подошёл к нему под благословение как добрый католик. Он и поделился новостями. Поляки не любят царское правительство, но немцев ненавидят ещё больше.

30

Вскоре было получено приказание войскам 9-й армии отойти в район Пинчева. Длительные переходы по плохим, разбитым дорогам вконец расстроили материальную часть артдивизиона. Выяснилась необходимость обстоятельного ремонта. Борейко поехал в штаб 9-й армии с докладом к генералу Ленчицкому. Ремонтные мастерские были только в Варшаве и поэтому генерал распорядился отправить тяжёлый дивизион в Варшаву.

В штабе подтвердились ошеломляющие сведения о новом предательстве Ранненкампфа, который, вместо того, чтобы отрезать немцам путь к отступлению, на двое суток остановил свою армию и тем дал возможность немцам выйти из кольца.

— На этот раз Ранненкампфа отрешили от командования и отправили в тыл, — по секрету сообщил Борейко штабной офицер. — Говорят, великий князь Николай Николаевич отхлестал его стеком по физиономии, сорвал погоны и приказал расстрелять, но царь под влиянием царицы и Распутина не разрешил этого и даже не уволил его из армии.

Засветло все батареи дивизиона Борейко погрузились в эшелон и с темнотой тронулись в путь. Усталые солдаты заснули и только дежурный по эшелону Зуев и несколько дневальных чутко дремали, прислушиваясь к мерному стуку колёс.

Звонарёв проснулся, когда было уже светло. По-прежнему ровно и неторопливо стучали колёса. В ногах у него сидел и, откинувшись к стенке, крепко спал Краснушкин. Он похудел, оброс щетиной, синие тени легли под глазами.

Когда он появился в купе и почему не поместился на пустой верхней полке, Звонарёв не знал. Будить свояка не хотелось и Звонарёв боялся пошевелиться. На противоположной стороне похрапывал Борейко, из коридора доносились чьи-то приглушённые голоса, не то Зуева, не то Блохина. Состав начал тормозить, шум колёс почти стих и Звонарёв услышал громкие голоса:

— Подходим к Горволину. Простоим здесь час, если не больше. В Варшаву раньше вечера не доберёмся.

Вагон резко толкнуло и Краснушкин проснулся. Он провёл по лицу рукой, как бы смывая сон, и приоткрыл глаза.

— Здорово, Серёжа! — приветствовал он Звонарёва. — Не удивляйся, что видишь меня. Ночью я так тебя и не добудился, равно как и твоего командира. Зуев собственной властью разрешил мне с вещами погрузиться в Ваш эшелон. До Варшавы доеду с Вами, а затем пассажирским поездом думаю пробраться в Питер к своей благоверной.

— Едешь в командировку? — справился Звонарёв.

— Не совсем так. Меня отрешили от должности заведующего эвакуацией Четвёртой армии и отозвали в распоряжение Верховного начальника санитарной армии принца Ольденбургского. Слыхал про такого?

— За что же тебя отрешили? И почему тебя отправляют к Ольденбургскому? — встревоженно спросил Звонарёв.

— Когда отрешают строевых генералов, их направляют в резерв чинов при штабе Верховного главнокомандующего в Ставку, а нас, медиков, — в распоряжение принца. А за что отрешили, я и сам не знаю. Вероятно, вмешались жандармы. В одном из санитарных поездов нашли тюк с прокламациями. Врачей и сестёр поезда переарестовали, а меня сняли с должности.

Проснулся Борейко, спрыгнул с полки. Поздоровался с Краснушкиным, сел рядом.

— Вы, наверное, Борис Дмитриевич, ждёте от меня новостей, — обратился к нему Краснушкин. — На этот раз сам ничего толком не знаю. Не взыщите. Давно не был в Питере и не видел товарищей. Но не горюйте, думаю, что обойдётся. Буду в Питере — всё разузнаю.

Эшелон медленно приближался к Варшаве. Куда он должен был следовать дальше, никто не знал, даже всезнающий Заяц.

Только что закончились напряжённые лодзинские бои, где русские и немцы понесли большие потери и теперь залечивали раны. Фронт временно стабилизировался на реках Бзуре и Равке. Наступала зима, шёл снег пополам с дождём, ночами уже сильно примораживало. В армии не хватало тёплой одежды. Только строевые части имели валенки и ватники.

Из тыла слали много тёплых вещей, но огромное большинство из них оседало в штабах, а на передовые позиции попадало мало. Это вызывало недовольство солдат и офицеров.

Приближаясь к Варшаве, все побрились, почистились, надели чистые воротнички, надушились. Посмеиваясь над своим генеральским чином, Краснушкин отгладил шинель на генеральской красной подкладке.

— Я так не люблю наших генералов, что для меня титулование «превосходительством» кажется бранью, — усмехнулся он.

— Ты, Иван Павлович, попроси тебя разжаловать в капитаны… посмеивался над свояком Звонарёв. — Как твоя генеральша, не очень-то нос дерёт?

— Катя-то? Вначале ей нравилось новое положение, а потом, когда с неё, как с генеральши, за всё стали брать вдвое дороже, постаралась забыть свой новый титул.

31

В Варшаву прибыли уже затемно. Зуев отправился к коменданту за получением дальнейших приказаний. Дежурил всё тот же Подгузников. Он сильно похудел, осунулся, охрип, но по-прежнему беспрерывно на кого-то кричал, кому-то угрожал, а затем в полном изнеможении садился за стол, пил большими глотками холодный чай и грустно говорил:

— Не жизнь, а каторга! Всюду полный развал, а ты за всех отвечай. Ты откуда? — не узнал комендант Зуева.

Вася почтительно доложил. Подгузников промолчал, выпил несколько глотков холодного чая и проговорил:

— Какого тяжёлого? Того самого, что был под Ломжей, а затем его отправили в Галицию?

— Того самого, Ваше высокоблагородие, — отчеканил Зуев.

— Ты остался таким же молодцом, как был! Хвалю. Воевать можно только с таким богатырём, как ты, то есть Вы. Вы ведь студент-технолог? Постепенно вспоминал Подгузников. — Значит, живы, здоровы, побывали в хороших переделках. Молодчина!

Затем комендант сообщил, что тяжёлый дивизион должен разгружаться и по выгрузке идти в предместье Волю, где и расположиться в казармах гвардейского полка.

Зуев поспешил к эшелону.

Вскоре батареи тяжёлого дивизиона одна за другой потянулись по шумным грязным улицам предместья Варшавы — Праги.

Краснушкин должен был пассажирским поездом выехать в Питер. Борейко оставил в помощь ему Блохина.

Район, отведённый для тяжёлого дивизиона, оказался занятым другими частями, которые на ночь глядя совсем не собирались уходить на другое место. Началась перебранка.

Решено было, что части, занявшие отведённые тяжёлому дивизиону помещения, потеснятся и половину казармы отдадут артиллеристам.

Солдаты вначале ни за что не хотели подчиниться распоряжению об уплотнении. Высокий, плечистый, уже немолодой, с проседью солдат явно верховодил всеми. Он подзуживал солдат не подчиняться распоряжению начальства и не уступать места вновь прибывшим артиллеристам. К нему подошёл Зуев и вдруг кинулся его обнимать.

— Софрон Тимофеевич, Вы ли это? Вот не ожидал встретить!

— А ты кто такой будешь? — удивлённо справился солдат. — Что-то я тебя не припомню!

Вася назвал себя и спросил:

— Может, теперь вспомнили? Правда, десять лет назад я был мальчишкой, а теперь малость подрос, — радостно проговорил он.

— Неужто ты Васятка с Артура? А где Сергей Владимирович? Где Блохин? — в свою очередь спросил солдат.

— Все в нашей геройской батарее. Командует ею сам Борейко, дядя Серёжа — старший офицер, Блохин командует взводом разведки, Заяц — за каптёра. Тебя только не хватает у нас, — радостно отвечал Зуев.

— Вот оно как дело обернулось, где пришлось встретиться! обрадовано проговорил Родионов. — Ребята, к нам подходит самая что ни на есть в русской армии геройская батарея. Там и командир, и все офицеры, и многие солдаты со мной ещё в Артуре горе горевали. Таких нельзя не пустить. Потеснимся маленько да их под крышей устроим, — скомандовал Родионов.