Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Горький Максим - Страница 29

29

22 февраля, 1907

Чертовы качели

В тени косматой ели Над шумною рекой Качает черт качели Мохнатою рукой. Качает и смеется, Вперед, назад, Вперед, назад. Доска скрипит и гнется, О сук тяжелый трется Натянутый канат. Снует с протяжным скрипом Шатучая доска, И черт хохочет с хрипом, Хватаясь за бока. Держусь, томлюсь, качаюсь, Вперед, назад, Вперед, назад, Хватаюсь и мотаюсь, И отвести стараюсь От черта томный взгляд. Над верхом темной ели Хохочет голубой: «Попался на качели, Качайся, черт с тобой». В тени косматой ели Визжат, кружась гурьбой: «Попался на качели, Качайся, черт с тобой». Я знаю, черт не бросит Стремительной доски, Пока меня не скосит Грозящий взмах руки, Пока не перетрется, Крутяся, конопля, Пока не подвернется Ко мне моя земля. Взлечу я выше ели, И лбом о землю трах. Качай же, черт, качели, Всё выше, выше… ах!

14 июня 1907

На Волге

Плыву вдоль волжских берегов, Гляжу в мечтаньях простодушных На бронзу яркую лесов, Осенней прихоти послушных. И тихо шепчет мне мечта: «Кончая век, уже недолгий, Приди в родимые места И догорай над милой Волгой». И улыбаюсь я, поэт, Мечтам сложивший много песен, Поэт, которому весь свет Для песнопения стал тесен. Скиталец вечный, ныне здесь, А завтра там, опять бездомный, Найду ли кров себе и весь, Где положу мой посох скромный?

21 сентября 1915

Волга. Кострома — Нагорево

ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ[72]

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «КОРМЧИЕ ЗВЕЗДЫ»

(1903)

Из цикла «Порыв и грани»

Покорность

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может.[73]

Пушкин

Ты любишь горестно и трудно.

Пушкин Иду в вечерней мгле под сводами древес. Звезда, как перл слезы, на бледный лик небес Явилась и дрожит… Иду, как верный воин, — Устал — и мужествен. Унылый дух спокоен… Эоны[74] долгие, светило, ты плывешь; Ты мой летучий век, как день, переживешь; Мы — братья чуждые: но мой привет печальный Тебе сопутствует в твоей дороге дальной! Светило братское, во мне зажгло ты вновь Неутолимую, напрасную любовь! Детей творения, нас, в разлученной доле, Покорность единит единой вечной Воле. Как осенью листы, сменяясь без конца, Несутся смертные дыханием Отца; Простертые, на миг соединяют руки — И вновь гонимы в даль забывчивой разлуки… Сосредоточив жар, объемлющий весь мир, Мы любим в Женщине его живой кумир: Но в грани существа безвыходно стесненный, Наш тайный, лучший пыл умрет неизъясненный… Иду. В лазури ночь и веет, и парит; Светило вечное торжественней горит: А долу дышит мгла, влажней густые тени, И тленьем пахнет лес, подобный смертной сени. Покорностъ! нам испить три чаши суждено: Дано нам умереть, как нам любить дано; Гонясь за призраком — и близким, и далеким, — Дано нам быть в любви и в смерти одиноким.

Из цикла «Дионису»

Музыка

Голос музыки

Мой отец — Оный алчущий бог, что нести восхотел Воплощений слепых цветно-тканый удел, Многострадную, страстную долю. И поит он, и пенит сосуд бытия, И лиют, не вместив, золотые края Неисчерпно-кипящую волю. Но, как облак златой, Я рождаюсь из пены, в громах пролитой, И несусь, и несу Неизбытых пыланий глухую грозу, И рыдаю в пустынях эфира…

Человеческий голос

И меня, и меня, Ненасытного семя и светоч огня, На шумящие бурно возьми ты крыла! Как тебя, Несказанная воля мне сердце зажгла; Нерожденную Землю объемлю, любя, — И колеблю узилище мира!

Листопад

В чаще багряной Мраморный Пан[75] С праздной свирелью Дремлет у влаги: «Дуй, Аквилон[76], В мою свирель, Мой сон лелея! Ярче алейте, Хладные зори, Пред долгой ночью! Дольше кружитесь, Желтые листья, Над влагой черной! Ждет терпеливо Судьбы неизбежной Темное лоно…» Желтые листья Ветр гонит к поблекшему брегу; Царственный лебедь скользит между них, А важная Муза героев, С мраморным свитком, Вперила на волны Незрящие зрящие очи — И думает думу: «Над темным лоном судеб, Обагренным жатвой падучей Мгновенной жизни, Как царственный лебедь, Скользит ваш смертный соперник, Титаноубийцы, — Среди поколений летучих — Муж Рока! — И мерит бестрепетным оком Бездонные тайны; И, в омут времен недвижимых Глядясь, узнаёт Лелеемый влагой дремучей — Свой образ…»