Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Горький Максим - Страница 31

31

ИЗ СБОРНИКА «COR ARDENS»[90]

(1911–1912)

Из цикла «Солнце — сердце»

Хвала Солнцу

О Солнце! вожатый ангел божий С расплавленным сердцем в разверстой груди! Куда нас влечешь ты, на нас непохожий, Пути не видящий пред собой впереди? Предвечный солнца сотворил и планеты. Ты — средь ангелов-солнц! Мы — средь темных планет… Первозданным светом вы, как схимой, одеты: Вам не светят светы, — вам солнца нет! Слепцы Любви, вы однажды воззрели, И влечет вас, приливом напухая в груди, Притяженный пламень к первоизбранной цели, — И пути вам незримы в небесах впереди. И в расплавленном лоне пока не иссякла Вихревой пучины круговратная печь, — Нас, зрящих и темных, к созвездью Геракла, Вожатый слепец, ты будешь влечь! Любовью ты будешь истекать неисчерпной К созвездью родному, — и влечь, — и влечь! В веках ты поволил венец страстотерпный Христа-Геракла[91] своим наречь!

Завет Солнца

Солнце ясное восходит, Солнце красное заходит, Солнце белое горит Во свершительном притине — И о жертвенной судьбине Солнцу-сердцу говорит: «Ты, сжимаясь, разжимаясь, Замирая, занимаясь Пылом пламенным, горишь, Сердце, брат мой неутомный, И в своей неволе темной Светлый подвиг мой творишь! Истекаешь неисчерпно, Поникаешь страстотерпно Во притине роковом; Весь ты — радость, ранним-рано, Брат мой, — весь ты кровь и рана На краю вечеровом! Будь же мне во всем подобен: Бескорыстен и незлобен, И целительно-могуч, Сердце, — милостный губитель, Расточитель, воскреситель, Из себя воскресший луч! От себя я возгораюсь, Из себя я простираюсь, Отдаюсь во все концы, И собою твердь и землю, Пышно-распятый, объемлю: Раздели мои венцы, — Острия и лалы терна, Как венчаемый покорно, Помазуемый в цари! Уподобься мне в распятье, Распростри свое объятье — И гори, гори, гори!»

Сердце Диониса

Осияв алмазной славой, Снеговерхий, двоеглавый, — В день избранный, — ясногранный, за лазурной пеленой Узкобрежной Амфитриты[92], Где купаются Хариты, — Весь прозрачностью повитый И священной тишиной, — Ты предстал, Парнас венчанный, в день избранный, предо мной! Сердце, сердце Диониса под своим святым курганом, Сердце отрока Загрея, обреченного Титанам,[93] Что, исторгнутое, рдея, трепетало в их деснице, Действо жертвенное дея, скрыл ты в солнечной гробнице, — Сердце древнего Загрея, о таинственный Парнас! И до дня, в который Гея[94], — мать Земля сырая, Гея, — Как божественная Ниса[95], просветится заленея, — Сердце Солнца-Диониса утаил от буйных нас.

Из цикла «Година гнева»

Озимь

Как осенью ненастной тлеет Святая озимь, — тайно дух Над черною могилой реет, И только душ легчайших слух Незадрожавший трепет ловит Меж косных глыб, — так Русь моя Немотной смерти прекословит Глухим зачатьем бытия…

1904

Из цикла «Сивилла»

На башне

Л. Д. Зиновьевой-Аннибал[96]

Пришелец, на башне[97] притон я обрел С моею царицей — Сивиллой[98], Над городом-мороком, — смурый орел С орлицей ширококрылой. Стучится, вскрутя золотой листопад, К товарищам ветер в оконца: «Зачем променяли свой дикий сад, Вы, дети-отступники Солнца, Зачем променяли вы ребра скал, И шепоты вещей пещеры, И ропоты моря у гордых скал, И пламенноликие сферы — На тесную башню над городом мглы? Со мной, — на родные уступы!..» И клекчет Сивилла: «Зачем орлы Садятся, где будут трупы?»

Медный всадник

В этой призрачной Пальмире[99], В этом мареве полярном, О, пребудь с поэтом в мире, Ты, над взморьем светозарным Мне являвшаяся дивной Ариадной, с кубком рьяным,[100] С флейтой буйно-заунывной Иль с узывчивым тимпаном, — Там, где в гроздьях, там, где в гимнах Рдеют Вакховы экстазы… В тусклый час, как в тучах дымных Тлеют мутные топазы. Закружись стихийной пляской С предзакатным листопадом И под сумеречной маской Пой, подобная менадам! В желто-серой рысьей шкуре, Увенчавшись хвоей ельной, Вихревейной взвейся бурей, Взвейся вьюгой огнехмельной!.. Ты стоишь, на грудь склоняя Лик духовный, лик страдальный, Обрывая и роняя В тень и мглу рукой печальной Лепестки прощальной розы, — И в туманные волокна, Как сквозь ангельские слезы, Просквозили розой окна — И потухли… Все смесилось, Погасилось в волнах сизых…[101] Вот — и ты преобразилась Медленно… В убогих ризах Мнишься ты в ночи Сивиллой… Что, седая, ты бормочешь? Ты грозишь ли мне могилой? Или миру смерть пророчишь? Приложила перст молчанья Ты к устам, — и я, сквозь шепот, Слышу медного скаканья Заглушенный тяжкий топот…[102] Замирая, кликом бледным Кличу я: «Мне страшно, дева, В этом мороке победном Медно-скачущего Гнева…» А Сивилла: «Чу, как тупо Ударяет медь о плиты… То о трупы, трупы, трупы Спотыкаются копыта…»